Церковь и государство

gordon0030@yandex.ru

Архив выпусков | Участники

↓№ 52↑

26.12.2001 Хронометраж

1:18:00

Насколько светская власть считается с властью духовной? О том, действительно ли церковь отделена от государства или всё же наша история свидетельствует об обратном, доктор богословия, профессор Латвийского университета Леон Тайван и доктор исторических наук, профессор Андрей Зубов.

Материалы к теме:

А. Б. Зубов

Проблема деполитизации конфессий кажется очень простой. Чем дальше религия от политики — тем лучше. Кесарю следует воздавать кесарево, а Богу — Божье и не путать дары. Но нельзя забывать, что политика, а точнее, по Аристотелю, полития (politeia), это — общественно-властные отношения, существующие в пространственной системе, а отнюдь не произвольное вращение штурвала государственного корабля. Отношения эти зависят от совокупности объективных моментов, таких как массовое сознание, историческое подсознание народа, хозяйственные обстоятельства жизни, геополитическое окружение и, наконец, политическая мода. Политик, не учитывающий всех этих моментов или учитывающий их неверно, легко может оказаться в компании маргиналов, а правитель — наделать серьёзные ошибки, которые будут стоить обществу благополучия, а ему — власти.

Ныне большинство религиозных групп русского общества объявляют, что они не ставят своей задачей борьбу за политическую власть. И эти заявления соответствуют действительности. И Русская Православная Церковь искренне не желает превращаться во властную структуру Российского государства. Об этом не раз заявлял Святейший Патриарх, и это ясно обозначено в соборно принятых в августе 2000 года «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви»: «Церковь не должна брать на себя функции, принадлежащие государству» [III,3].

Но возможно ли, нужно ли создание абсолютно внерелигиозного государства в России, как провозглашено в ст.14 Конституции: «Российская Федерация — светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом»?

Многие годы я полагал, что ответ на этот вопрос может быть только положительным. Теперь я постепенно начинаю думать, что проблема эта не имеет однозначного решения. И изменилось мое воззрение в результате вглядывания в реальный процесс становления церковно- или, шире, религиозно-государственных отношений, протекающий в русском обществе.

31 декабря 1999 года, завершив малое освящение храма Христа Спасителя, Святейший Патриарх Алексий II с амвона объявил народу и клиру: «Сегодня утром меня попросил к себе приехать Президент Борис Николаевич Ельцин и присутствовать при передаче им властных полномочий Владимиру Владимировичу Путину. Президент попросил меня благословить Владимира Владимировича на его новое трудное служение, и я дал ему мое благословение».

С точки зрения и буквы, и духа действующей Конституции всё, о чем рассказывал Патриарх 31 декабря 1999 г., совершенно невозможно. В момент величайшей государственной важности глава России и его преемник призывают руководителя одной из общественных организаций и просят его одобрить свои действия. Но невозможное юридически, это действие было вполне положительно воспринято большинством общества, и это не удивительно. Авторитет религии ныне среди россиян очень высок. Около двух третей полагают себя верующими и примерно половина всех жителей России считает себя православными. При этом Православной Церкви доверяет практически каждый второй россиянин, в то время как Президенту, парламенту, Конституционному или Верховному суду в 1999 г. — считанные проценты. Так что опереться на наиболее авторитетный институт российского общества в драматический момент передачи власти — вполне естественно и разумно. Юридически бессмысленное и, даже неправильное, присутствие и благословение Патриарха единственно могло узаконить и освятить в тот момент акт передачи президентских полномочий.

Да, по сути дела, ничего принципиально нового 31 декабря 1999 г. и не произошло. Начиная по крайней мере с 1993 года, Патриарх в неофициальной российской табели о рангах следует сразу же за Президентом и премьером, деля третье место с руководителями палат Федерального собрания. Тем же авторитетом в пределах субъекта федерации пользуется епархиальный архиерей. Уже сложилась традиция церковного освящения войсковых знамен, боевых кораблей, самолетов и административных зданий. Стоящие на почетном месте иконы можно увидеть в большинстве кабинетов и высших чиновников, и мелких администраторов. Прибыв весной 2001 года в город Владимир, президент Путин посетил старинный Успенский кафедральный собор и принял благословение архиепископа Евлогия, целовав напрестольный крест. Телевиденье на всю Россию транслировало это изъявление христианского смирения главы государства. Не менее смиренно прозвучали и слова президента в интервью итальянской «Коррера де ла Сера» летом 2001 г. по горячим следам визита Папы Ионна-Павла II на Украину. Сказав, что он вполне сознает государственную целесообразность этого визита, российский президент добавил, что, как чадо Русской церкви он не может в этом вопросе идти против воли Патриарха и потому визит Папы в Россию в настоящее время невозможен.

Восстановление за государственный счет снесенных или испоганенных большевиками соборов, начавшись с храма Христа Спасителя в Москве, стало ныне хорошим тоном для губернских и городских властей по всей России. А там, где еще не собраны деньги для осуществления полноценной реконструкции, возведены поклонные кресты, надписи на которых объявляют о принципиальном решении властей восстановить разрушенные православные святыни. Для равновесия замечу, что в преимущественно мусульманских регионах таким же образом возводят пятничные мечети, а в ламаистских — дацаны.

Сколько бы не говорили о не конституционности подобных действий, какие бы резолюции не принимали, плетью обуха не перешибить. Если в обществе протекает определенный процесс, то этот процесс можно как-то скорректировать, как можно скорректировать течение реки, но его нельзя остановить, как нельзя остановить течение реки. А процесс, который протекает в России ныне — всё усиливающееся стремление к освящению своих действий благословением Божиим. И даже если в этом стремлении немало моды, игры «политических технологий», тем не менее и эта мода, и эта игра суть наиболее наглядные свидетельства объективности и интенсивности процесса, не учитывать, игнорировать который становится опасным и для политических прагматиков и для тех, кто хочет идти со временем в одном строю. В стране, которая одно время называлась СССР, после тяжелейшего общественного стресса, порожденного репрессивным тоталитарным государством с принудительной атеистической идеологией, происходит возвращение к естественной, присущей многоконфессиональному российскому обществу, модели отношения религиозного и государственного. Безусловно, наша нынешняя действительная модель не тождественна той, что была в России при Екатерине Великой двести лет назад, но, всё же, более близка она к этому порядку, чем, скажем, к правовому соположению государства и религий в современных Соединенных Штатах Америки или к принципиальному секуляризму сегодняшней Франции.

Россия — страна коренной христианской традиции, где религия за тысячу лет, как и повсюду в Европе, накрепко срослась с культурой, с почвой, с языком. Она совсем не сходна с переселенческой Америкой, где религия является аспектом чисто социальной общности на нейтральной к любой пришлой культуре почве Нового Света. Тенденция развития сегодняшней России не только в том, что Верховный Совет сменился Думой, красный флаг — трехцветным, а серп и молот — двоеглавым орлом, коронованным императорскими коронами, но и в том, что модель антирелигиозного большевицкого государства сменяется моделью исторического государства с «господствующей» религией, подобного Англии, странам Скандинавии, Германии, Греции, Испании, Польше.

Другие религии, помимо господствующей, понятно, ни в малой степени в Англии, Скандинавии или Германии не подавляются, но они не считаются там государствообразующими, потому, что они действительно таковыми в этих государствах не являются. Не православие создало Германию и не католицизм — Грецию. История, культура, право — весь строй жизни европейского государства органически связан с определенным типом религиозности, проистекает из него. Когда же государство европейского типа, укорененное в своей исторической почве, выносит за скобки свою традиционную веру, уравнивает ее со всеми иными и объявляет себя государством секулярным, то оно с неизбежностью выносит за скобки Самого Бога со всеми печальными для государства и общества последствиями.

Так произошло во Франции после революции 1789–1799 гг. В сегодняшней Франции, официально считающей себя наследницей Франции революционной, с ее триколёром, сменившим бурбонские лилии, с «Марсельезой», с лозунгом «Liberté, égalité, fraternité», невозможно представить на государственном гербе или денежном знаке надпись, подобную американской «In God We Trust», или присягу президента на Библии в присутствии глав основных религиозных объединений страны, как это принято в США, нельзя и помыслить начало конституции с фразы «Во имя Всемогущего Бога, аминь!» как в соседней Швейцарии или «Сознавая свою ответственность перед Богом и людьми...» — как в ФРГ. Отказавшись от Католической Церкви как церкви государствообразующей и утвердившись на ценностях секулярных, Франция обезбожила свою общественную жизнь. И примечательно, что до самых последних лет государственным чиновникам Франции было даже запрещено в служебное время видимым образом носить нательный крест.

Французское политическое сообщество внеконфессионально и внерелигиозно; американское политическое сообщество внеконфессионально, но религиозно; немецкое, греческое или английское, с известными оговорками, — и конфессионально и религиозно. Вспомним, как скандализировал Францию Франсуа Миттеран, завещав отпеть себя по католическому церковному чину. И представим, как бы скандализировал американцев их президент, если бы он объявил вдруг, что ни в какого Бога не верит и потому просит никакими религиозными церемониями принесение им присяги не обставлять.

Если бы революция и советская эпоха продолжали восприниматься большинством россиян как положительная ценность, осуждаемая не в принципе, но только в своих эксцессах, мы, очень возможно, пошли бы по французскому пути либерального секуляризма. Но у большинства русского общества к революции 1917 года однозначно негативное отношение. Национальным праздником, подобно 14 июля во Франции, 7 ноября больше никогда не станет. Ужасы семидесяти советских лет не допускают общество осуществить оправдание своего коммунистического прошлого. Его, скорее, пытаются забыть, нежели воздвигнуть как национальный штандарт. Всероссийский опрос, проведенный по инициативе Фонда Ф. Эберта в 1998 г., обнаружил, что лишь 8% россиян гордятся октябрьской революцией 1917 года, а четверть опрошенных полагает, «что без нее всем жилось бы сейчас лучше». При этом три четверти опрошенных уверенны, что «преступления сталинизма перед людьми и народами ничем оправдать нельзя», а в верность идей Маркса сейчас верит 27,4% респондентов моложе 24 лет и 50% из тех, кому было больше 55 лет.

Очень медленно и постепенно, с неизбежными обратными откатами, Россия ныне возвращается в свое историческое бытие, из которого она была выбита революцией и коммунистической псевдогосударственностью. А если так, то для нее наиболее вероятна модель либерального конфессионального европейского общества, в котором сохраняется унаследованная от прошлых веков близость господствующей церкви с государством при свободе иных конфессий.

По сути дела, государственная вера сходна тут с государственным языком. В стране с длительной культурной традицией язык большинства становится государственным, озвучивает собой всю политическую жизнь, на нем идут дебаты в парламенте, на нем провозглашаются законы, и это никого не смущает, если и языки меньшинств свободно употребляются говорящими на них.

Основные Государственные законы 1906 года в ст.62 объявляют: «Первенствующая и господствующая в Российской Империи вера есть Христианская Православная Кафолическая восточного исповедания». И тут же, в статьях 66 и 67 разъясняют, что «Все не принадлежащие к Господствующей Церкви подданные <...> пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядом оной. Свобода веры присвояется не токмо христианам иностранных исповеданий, но и евреям, магометанам и язычникам; да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языками по закону и исповеданию праотцев своих...». Так de facto происходит и в сегодняшней России, и так, может быть даже de jure, сложатся церковно-государственные отношения в России будущей.

Впрочем, надо сделать одну очень важную оговорку, существенно нарушающую идиллическую картину благополучного исцеления от тяжелой болезни. Хотя русское общество и освободилось от тоталитарного коммунистического строя десять лет назад, в августе 1991 года, оно продолжает нести в себе его экзистенциальную традицию.

Семидесятилетие тоталитарного режима, который мы сами себе создали, сами породили, потом сами же в нем участвовали и от него страдали, семидесятилетие это положило на нас страшную печать. Последствия этого семидесятилетия просто так не исчезли да и не могут исчезнуть. Русские эмигранты, потомки беженцев первой волны, и русские люди, отцы и деды которых тянули лямку в Совдепии, разительно отличаются друг от друга. Это не только две культуры, два русских языка, это — две человеческих породы. Нынешний постсоветский человек буквально пропитан, быть может даже сформирован как индивидуум, особенно как индивидуум социальный, тоталитаризмом и террором. Весь этот ужас, эта грязь, эта тяжесть от взаимного пролития крови, взаимного предательства, ненависти и невероятное окаменение сердца, не желающего знать того, что было — они-то и определяют наше нынешнее положение, воспроизводя нетерпимость, волчью алчность, потрясающий душу эгоизм и полное непонимание причинно-нравственных связей в делах и поступках.

И, надо признаться, Церковь и здесь оказалась вместе с народом. Вместе и в исповедничестве, и в конформизме, в соглашательстве с душетленным режимом. Если мы внимательно перечтём большие романы Солженицына о конце 1940-х и середине 1950-х годов, или романы Василия Белова о 1970-х, то, учитывая, что оба писателя — люди верующие, мы удивимся ничтожному месту религиозной проблематики в жизни их героев. Создавая исторически правдивую картину эпохи писатели-очевидцы не могли поступать иначе. После второй мировой войны, когда уже были истреблены или окончательно сломлены те, кто готовы были бороться за веру и свободную проповедь истины, Бог и Церковь перестали быть фактом массового сознания и фактором общественного процесса. Вера как широкое социальное явление исчезает в России несмотря на частичную легализацию Церкви с 1942 года.

Целых два послевоенных поколения священнослужителей сформировались в условиях жестокого негативного отбора. Сохранялись, выживали и получали регистрацию те священники и епископы, которые, в духе декларации митрополита Сергия, готовы были считать радости и горести советского государства своими горестями и радостями. А главная радость советского государства и наполнявшей его коммунистической идеологии состояла с октября 1917 и до апреля 1988 года в полном уничтожении «опиума народа» — религии и церкви. «Коммунизм отвергает вечные истины, он отменяет религию и мораль, вместо того, чтобы их преобразовывать» — провозглашал марксов «Коммунистический манифест». И вторя ему Никита Хрущев похвалялся, что в 1980 году он покажет миру «последнего попа». Можно ли священнику быть лояльным такому государству, не предавая святыню веры, и можно ли нелояльному продолжать служить и продвигаться по ступеням церковной лестницы в условиях такого тоталитарного контроля, который и не снился самым ревностным гонителям первохристиан, каким-нибудь Диоклетианам или Декиям?

Как бы то ни было, изуродованные большевизмом российское общество и русская церковь вместе оказались в постсоветском пространстве. И объективным, хотя и достаточно неожиданным феноменом в этом пространстве стал быстрый рост религиозности, алкания святыни в почти дотла секуляризованном народе. Русское общество, и в этом его важнейшее отличие от французского, пережившего хотя и на порядок более краткий, но самый сходный с нашим опыт государственного безбожия, русское общество не раскололось на секулярный и клерикальный блоки, на две противостоящие субкультуры как Франция XIX — первой половины ХХ века. Процесс выхода из безбожия носит в России иной характер. Носители атеистического мировоззрения как общественно значимый феномен просто исчезли, и весь духовно иссушенный массив российского общества постепенно пропитывается вином веры, хотя в отштампованных коммунистической идеологией умах христианство (равно как и ислам, и буддизм) приобретает порой причудливые черты на индивидуальном уровне магического оберега, а на общественном — национально-государственной патриотической идеологии. Не у каждого прихожанина храма и ещё реже у не захаживающих регулярно в церковь «православных» можно встретить сознательное стремление к спасению и вечной жизни в Боге. И всё же они — верующие и ищущие правды за пределами старых ценностей коммунистического бытия.

Для среднего и старшего поколения, для тех, кто получили образование еще в системе отброшенной ныне идеологии, сформировалось причудливое двоеверие. Они принимают Бога и Церковь но они не отбрасывают при этом и советских идолов. «Это — наша история», «тогда мы были молоды и счастливы, да и жили богаче» — говорят многие респонденты социологических опросов. И новая государственная власть разделяет эту духовную мешанину. В результате — на каждом шагу парадоксы. Восстановлен разрушенный большевиками Казанский собор на Красной площади, совершаются богослужения и в Покровском соборе (храм Василия Блаженного), 70 лет бывшего музеем, а между этими храмами величественно высится мавзолей с трупом Ленина, изглумившегося над всей православной Россией и утверждавшего, что «всякая религиозная идея о всяком боженьке... есть невыразимейшая мерзость и самая гнусная зараза». Только что освящена вновь на территории Лубянки и, разумеется, с полного согласия и одобрения ее хозяина ФСБ-КГБ, старинная церковь Софии Премудрости Божией, что на Пушечном дворе, и ее настоятелю специально предписано Патриархом «особое окормление» сотрудников «большого дома», а в кабинетах сотрудников красуются портреты Дзержинского, и никто всерьёз не думает выбросить на помойку образы этого кровавого богоборца. Да и в каждом почти российском городе местные власти возводят храмы и одновременно ремонтируют памятники Ленина и Дзержинского, и хранят названия улиц и площадей, прославляющие богоборческое и людоедское коммунистическое государство.

Русская церковь, быстро восстановившая фактический статус государственной, стала церковью именно такого государства. С одной стороны, она канонизирует новомучеников и исповедников, отдавших жизнь за веру во время ленинских и сталинских гонений, возводит церкви и кресты на местах массовых расстрелов, а с другой — одобряет сохранение на главной площади России мемориала кровавых коммунистических вождей и возвращение мелодии советского гимна эпохи Сталина, Абакумова и Берия. Я не слышал за последние пару лет ни одного факта, когда епархиальный архиерей от имени своей паствы обратился бы к властям с просьбой убрать статуи советских вождей-богоборцев с площадей или их имена — с уличных табличек: «молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои...». Да и есть ли подобные «чувства и мечты» у большинства священноначалия нашей Церкви?

«Я бы лично предпочел „Боже, царя храни“. — Признавался, комментируя принятие Думой нового-старого гимна митрополит Кирилл Смоленский. — Но сейчас целесообразно согласиться на музыку Александрова». «Никаких действий не следует сейчас предпринимать, которые могли бы и дальше раскалывать нацию и вызвать новое противостояние в обществе, — отвечал 5 сентября 2001 г. на вопрос журналиста ИТАР-ТАСС о судьбе мавзолея Патриарх Алексий II. — Мы имели всего этого достаточно в прошлое десятилетие. Такие действия не способствуют ни сохранению национального единства, ни укреплению государства». Стало бы христианство мировой религией, если с первых своих шагов оно соглашалось бы терпеть саддукейскую ложь иерусалимского Синедриона и идолопоклонство римлян ради национального единства иудейского народа и укрепления Римского государства?

Да, до 1917 года Русская церковь многое терпела, на многое закрывала глаза и много одобряла такого, за что теперь всем нам, православным христианам, очень стыдно, но между традиционным, дореволюционным положением Православной Церкви и положением нынешним есть два громадных различия. Во-первых, тогда русское общество постепенно утрачивало веру, обезбоживалось, императорская власть хранила религиозную форму, как один из элементов традиционного порядка, а Церковь всё меньше, по мере развития петербургской эпохи к февральскому финалу 1917 года, могла жить без опоры на государство. Ныне наоборот — вера общества возрастает и ельцинско-путинское государство ищет своего освящения и нравственного узаконивания у Церкви. Ныне не алтарю потребен трон, а трону — алтарь, что, по правде сказать, намного естественнее, по крайней мере в христианской системе координат, ибо «без всякого прекословия меньший благословляется большим» [Евр.7,7]. А, во-вторых, теперь мы знаем цену церковного сервилизма — цена эта — потерявший веру народ, в безумии богоборчества опаскудивший свои святыни и погубивший и себя и Россию.

А коли так, то не вступают ли в действие те пункты новой «социальной концепции РПЦ», которые утверждают обязанность Священноначалия «публично выражать позицию по общественно значимым вопросам... перед лицом органов власти любой страны, на любом уровне» [5,2] ради «совершения дела спасения людей в любых условиях и при любых обстоятельствах», возвышаясь при этом даже и над «принципом лояльности государству» [3,5]? Ищущее освящения и воцерковления русское общество ждёт от Церкви учительного властного действия, а не простой контрассигнации решений Президента. Да, Церковь как общественный организм не менее, а может быть и более всего общества искорёжена и раздавлена большевицким режимом, но ведь Церковь — не только общественный организм, но и «тело Христово», которое бессильны поработить силы ада [Мф.16,18]. В ней всегда струится «источник воды живой, текущей в жизнь вечную», и поэтому самоисцеление Церкви — возможно. А исцелившись, она исцелит и общество, и государство, обществом нашим образованное, привитием, или, если угодно, возвращением государству его изначальных нравственных оснований и целей, преданных забвению в последние века и, особенно, в последнее восьмидесятилетие.

Государственная Церковь призвана не управлять светской властью, не курить ей фимиам и, тем более, не превращаться в этнографическую достопримечательность, но она должна громко осуждать нравственные ошибки власти, благословлять добрые дела, обнаруживать и исцелять духовные язвы народа. Короче — она обязана быть совестью государственной власти и своего народа. И этого ждут от нее, быть может сами того до конца не сознавая, и народ, и власть. Миссия эта для Церкви весьма ответственна, очень трудна, связана с огромной внутренней работой, с воспитанием и в себе самой живого покаянного чувства. Ожидать на этом пути можно скорее плевков и заушений, нежели славословий и рукоплесканий. Но — «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! Ибо так поступали с лжепророками отцы их» [Лк.6,26]. И вряд ли может Церковь, освободившегося от коммунистического атеизма общества, отвергнуть этот путь, не отвергнув саму себя и народ, из бездны неверия ищущий ныне возвращения к Царству Божьему и Правде Его.

Л. Л. Тайван

А как в Латвии с Конституцией?

При советской власти и во времена Российской Империи Латвия была в составе Российской империи. Но была и другая сторона дела — в системе Империи Прибалтийский край жил по своим законам, сложившимся еще в государстве Ливония. Это германская система права, которая фиксировала главное — доминанту германской культуры и религии в Латвии и Эстонии. Местное население исторически исповедует лютеранство, старшее поколение (по отношению ко мне) говорит еще и по-немецки. Словом — исторически Латвия — анклав германской культуры. Отношение местного населения ко всему германскому положительно тогда, когда оно находится на расстоянии, когда же оно навязывалось, наблюдалось глухое сопротивление и конечно — нелюбовь. Латвийское христианство — западной, это лютеранство, вероисповедание, которое сложилось в Германии в 16-м веке. Реформация в Риге проходила одновременно с городами Саксонии — это говорит о том, что Латвия в период новой истории была частью германского культурного круга Европы.

Немецкую веру, однако, латышское население не любило и тайно придерживалось древних языческих верований. После отмены крепостного права в 1817 в Герцогстве Курляндском (юго-западная Латвия) и в 1819 г. в Лифляндии, развернулась промышленность, началось переселение в города, где стало складываться латышское лютеранство. Однако стать лютеранским пастором мог только немец, поэтому латыши работали «немецкими» священниками в Петербурге, Саратове и т. п., но не в Латвии. Таким образом религиозная укоренность латышей слаба и они крайне открыты не только к разным направлениям христианства, а более всего любят мечтать об экзотических религиях. Приезд Далайламы собирает в Риге не меньшие толпы, чем приезд папы римского. Хотя половина населения объявляет себя принадлежащими к христианству, в целом оно равнодушно к религии. Таким образом в Латвии нет традиции отношений между Церковью и государством, какова, без сомнения, имеется в истории России. Опыт Латвии. Отказ в благословении Президента и последующий конфликт.

Этот вопрос глубоко философский. Если половина населения сознает себя принадлежащими к религиозным конфессиям, то они могут требовать себе права устраивать жизнь государства так, чтобы она хотя бы не противоречила основным религиозным ценностям населения.

Что же до конституции Латвии, то она была принята в 1920 г. и в ней вопрос об отношениях Церкви и государства никак не оговаривается. Отношения между церквами и государством в Латвии. Стремление опереться на авторитет Церкви. Визит Папы в Латвию и его общественно-государственный характер.

Ситуация России крайне сложна. С одной стороны — историческая религия России (ее христианской части и ее христианской истории) может быть рассмотрена как часть экологии культуры. Тысяча нитей связывает русского человека, его эмоциональный и духовный мир с Православием. Разорвать эти нити пытались большевики, однако мало что получилось. Однако имперское прошлое России дало ислам и буддизм. Для определенных регионов России ислам — доминирующая религия. Демографическая кривая обещает, что через лет двадцать ислам может стать религиозным большинством. Насколько «мягким» или «жестким» будет к тому времени ислам, определить будущее. Россия — Европейская страна и, в отличие от США и Канады — у нее 1000-летняя история государственности и религии. До тех пор, пока Россия — титульная нация этого государства, ее право «первого флага» сохраняется и православие имеет право быть «primus inter pares». Однако будущее определит публичная роль каждой из религий. Если христиане России пойдут по пути европейской секуляризации, а мусульмане останутся, «как они есть», я берусь прогнозировать, что Россия через лет 20 будет делаться все похожее на Турцию с ее «мягким исламом».

Что же до Латвии, то власти благоденствуют до тех пор, пока христиане занимаются «своими делами» и не вторгаются в политику. Однако ни одна социологическая служба так не чувствует настроения народа, как Церковь. Священникам доверяются все проблемы жизни — не только духовные — и когда критическая масса достигает известного предела, Церковь выступает публично. То же относится к религиозно-этической сфере.

Так вышло в прошлом году, когда 18 ноября начались празднества по поводу Дня независимости. Согласно старой, довоенной традиции, праздничный день начинался с торжественного богослужения в Успенском (Домском) соборе, которое обычно ведут предстоятели всех исторических христианских конфессий Латвии. Проповедует, по традиции, лютеранский архиепископ. Поскольку на богослужении присутствует по протоколу все руководители государства, то архиепископ обычно нелицеприятно указывает на все огорчения христианского и нехристианского народа, в которых повинна власть. Эта ежегодная практика ничего не дала и в прошлый раз все предстоятели конфессий стояли тихо в стороне, а богослужение вел один из младших пасторов Латвии. Архиепископ проповедь не произносил. Накануне иерархи сделали заявление в прессе, что нищие сельские приходы облагаются налогами, Сейм принял законопроект, легализующий аборт, воры и взяточники к суду не привлекаются и прочее в таком духе.

Эта акция вызвала резкий протест президента Вайры Вике-Фрейберг, которая, выйдя из церкви к прессе высказала свое возмущение тем, что вся государственная литургия церковниками испорчена — да еще в присутствии дипломатического корпуса. Она же обещала на будущий год сама организовать «народную молитву», привлекая представителей «иных религий» (т. е. нехристианских). Буря, которая разразилась потом в печати, не утихала три месяца. Писали во все газеты в основном письма поддержки первоиерархам, одна женщина даже утверждала, что этот акт гражданского участия священников удержал ее от уже принятого решения совершить самоубийство. Последовавшие за этим событием очень политизированные выборы в Рижскую Думу принесли поражение партиям власти, победили же коммунисты и социалисты. Российская ситуация мне очень напоминает положение в Дании, где архиепископ Роскильдской епархии занимает третье место в табели о рангах после короля и премьера. Датская система — почтенное наследие древней истории, которая революциями не испорчена. России, учитывая ее имперское прошлое, следовало бы реставрировать этот протокол уже на законодательной основе. В Латвии ничего такого нет. По протоколу архиперископы занимают места наравне с руководителями общественных организаций.

Однако никаких символов христианства в Латвии нет ни в одном общественном или государственном учреждении. Когда президент прибывает в провинциальный город, обычно приглашают и местного священника, или епископа (в центрах четырех регионов), однако священнослужитель в свите поблизости от президента никогда не стоит. Даже наоборот — когда в июне в Латвию прибыл в очередной раз Далайлама, президент выполняла некий тантрический ритуал во время освящения и разрушения мандалы перед телекамерами. Тем временем руководители от встреч с Далайламой отказались. Президент таким образом показала свою «открытость» другим религиям, что не приемлют активные христиане. Другими словами — это демонстрация президента после событий Дня Независимости 18 ноября. Помогает ли Латвийское государство в восстановлении храмов и в церковной жизни.

В Латвии ситуация прямо противоположная — если где-то на местах, в уездах или волостях местные власти оказывали очень скромную помощь в ремонте церквей. Однако новые законы запрещают деньги самоуправлений использовать на подобные цели. Более того, Сейм принял закон, по которому Церкви следует платить подоходный налог за имущество, которое несет доход. Для Лютеранской церкви, где практически нет треб и дохода от свечей, это означает ограбление и так небогатых жителей латвийской провинции. Многие священнослужители провинциальных приходов и так работают чиновниками, переводчиками в фирмах, валят лес, учительствуют в школах, преподавая историю, иностранные языки и т. п., чтобы свести концы с концами. Словом, ситуация отличается разительно. В католическом мире имеется то ли миф, то ли мечта о том, что возрождение христианства пойдет из России. 13 октября 1917 г. в португальском местечке Кова-де-Ириа было явление Богородицы при стечении 100 тыс. человек свидетелей. Богородица предсказала весь тот ужас, который ожидает Россию, но и утешила, что после всего Россия обратиться ко Христу во благо остального мира.

Если есть что-то позитивного в этом плане в Латвии, то это немногочисленность, но серьезность Церкви в том плане, что она, в отличие от секуляризованного западного пост-христианства, придерживается более фундаментального, традиционного христианства, на которое в значительной мере повлияло православие. В сущности речь идет о том, что исторические конфессии, представленные в Латвии, думают в той религиозной грамматике, которую исповедует православие.

Латвия, так же, как Россия — часть Европы. Западное христианство создало тот тип культуры, который присутствует в Латвии. Однако полстолетия советской власти создала ситуацию иную и в Латвии. Появилось большое пришлое население, говорящее по-русски, но реакция на Православие этой части населения высвечивает его в культурном плане. Эти люди говорят по-русски, но тот культурный пласт, который несет Православие (искусство, музыка, архитектура, традиция) им непонятен. Посмотрим на цифры — если русскоязычных почти половина населения (ок. 1,2 млн), то православных всего лишь 100 тыс.; лютеран и католиков — около миллиона. Соотношение — примерно 1:10. Зато бурно развиваются разные новые религиозные организации, которых в Латвии 72 (официально регистрированных). Одна из них — «Новое поколение» наиболее растущая и развивающаяся группа — по внешнелитургическим показателям — кич, по организационным — тоталитарная секта, по экономическим, или практико-теологическим — сплошные психотехнологии. Эта секта мобилизует почти исключительно русскоязычных. Язык этой секты плоский, малокультурный, коммерческий и если он воздействует на своих адептов, тогда ясно, что перед нами гомо совьетикус. Это — человек с оборванными культурными корнями.

Мне еще помнится, до последней возможности переполненный в конце 40-х годов Христорождественский собор в центре Риги. Ныне там по праздникам собирается немногочисленная паства. Куда делись те русские, которые строили многочисленные и прекрасные храмы Риги, хранили дух дореволюционной России, не знаю. После II мировой они еще были и вкус старой России можно было ощутить. Печально все это.

Латвия все более приобретает качества не свойственные Европе, а именно — американские черты. Одна из причин — (1) огромное пришлое население, которое кровно заинтересовано, чтобы их новая, недавняя родина не имела своей истории, а была «диким полем» вроде Америки эпохи «золотой лихорадки». (2) Возвращение в Латвию немногочисленной но крайне влиятельной эмиграции из США и Канады. Президент Латвии — хороший пример. Лютеранское духовенство и люди бизнеса из эмиграции — создают совершенно определенный и мощный идеологический фон. (3) Глобализация и английский язык, широкие возможности получить образование в США формируют людей американской культуры.

В этой ситуации можно прогнозировать уход классического христианства в «деноминациональную нишу», как это практикуется в США. Имя Бога и слова гимна Латвии «Боже Латвию храни» останутся декорацией на светском фасаде государства.

Мы уже говорили о слабой укорененности лютеранства в латвийском обществе. Не случайно поэтому лютеранство в годы советской власти понесло самые большие потери и к середине 80-х, казалось, что оно умрет совсем. В пылу гражданского неповиновения в конце 80-х люди вернулись в церкви для того, чтобы демонстрировать «несоциалистическое» поведение. После достижения независимости произошел отлив и произошла кристаллизация ситуации. Оказалось, что католичество — довоенное религиозное меньшинство — стало доминирующей конфессией в Латвии. Католицизм, опираясь на свои международные организации и связи, оказывает постоянное давление на власти; к тому католичество требует от своих последователей четко определенной дисциплины и те политики, которые принадлежат к католической церкви, в своей политике в Сейме и других местах проталкивают линию церкви. Лютеране словно не очень-то помнят о своем христианстве в секулярых процессах. Причина известна — философский, а не экзистенциальный характер этого вероисповедания. К тому — католичество монолитно, дисциплинировано и исторически и международно — солидно. Быть католиком — не стыдно. Эти обстоятельства вполне вероятно сделают католичество титульной конфессией Латвии.

Коммунистическая идеология ставила своей целью «создание нового человека». Этот новый человек был создан как в Латвии, так и в России. Это особенно чувствуется, когда встречаешься и работаешь вместе с реэмигрантами. Это действительно другие люди, они говорят не только на другом латышском (грамматически и лексически), но они думают по-иному и ценности у них иные.

Однако это эмоциальное впечатление. Но что говорят социологические исследования? Наши исследования с А.Б. показали, что Россия в годы советской власти стала по ценностным ориентациям протестантской страной. То, что в Европе ковалось 400 лет, Россия при помощи Ленина Сталина и других монстров, а также большой крови, сделала за 70 лет.

Латвия же сделала известный путь в обратном направлении. По тому же вопроснику оказалось, что в вопросах конкретного применения «протестантской этики» — это отношение к труду, например, латыши превосходят в своем протестантизме русских на 20 пп., однако картина становится диаметрально противоположной тогда, когда рассматриваются философские вопросы — отношение к жизни и смерти, к власти, — тогда латыши оказались людьми восточными, созерцательными, а русские — европейцами до мозга костей.

Такие исторические картинки вызывают вопрос — а что толку от проповеди церкви, коль скоро она сама в лице своих служителей творит Богопротивное? Знаю латвийских пасторов, которые соревновались, выслуживаясь перед властью и закрывали сами кирху за кирхой. Иные искали только дохода. Иные выслуживали загранпоездки, которые предоставлялись только родной советской властью. Таких было много среди лютеран, мало у католиков, но были они везде. Но были и подвижники, и их было очень много, в том числе — среди православного священства Латвии — назову хотя династии священников Трубецких, Тихомировых, старца Тавриона, схиархимандрита Косьму.

Тертуллиан писал, что «кровь мучеников — семя христианства» и быть не может, что это семя не взойдет на этой земле, где пролилось столько крови христианской. Ведь в сущности новомученики уподобились Христу и таким образом получили венец Христианства.

В любом деле есть подлинные художники и таланты и есть ремесленники, наемники, просто исполнители какой-то роли. В итоге все ело как-то работает и даже продвигается вперед. Так это бывает в науке, искусстве, так это и в Церкви. Счастье быть вместе со священником, отмеченным печатью святости и богоизбранности, но нередко приходится мириться со священником, которому лично было бы лучше, чтобы он не родился. Однако выполнение им своей роли тоже важно, иногда даже — жизненно важно.

Ситуация в Православии было архитяжелым потому, что не было такого центра как Ватикан с римским папой, который всегда был неким мерилом и надеждой независимости Церкви от гнусной большевистской власти. Те церкви, которые носили более «национальный» характер, как русская, или латвийская лютеранская, оказалась в положении, когда надо было уповать только на Христа. Это несравненно труднее.

Этого в Латвии нет и это надо специально подчеркнуть для нашей пользы. Но как обстоят дела с «пособничеством нацистам» о чем любят говорить в наших СМИ. Как церкви Латвии относятся к эпохе германской оккупации и борьбы с коммунистами в послевоенный период?

В России Церковь воспринимается как элемент национальной культуры, национальной идентичности, русскости. Это замечательно и красиво и благородно и аристократично принадлежать к тысячелетней религиозной, философской, литературной, культурной и проч. традиции. Эта принадлежность часто носит характер фольклорный, но это неизбежно и от всех требовать глубочайшего философского или экзистенциального погружения в православие — нереалистично.

В Латвии нет этой религиозно-национальной гордости. Гедонизм, материализм, низкопробное потребительство доминирует в обществе. Принадлежность к христианству в целом не является делом престижа или культуры. Постсоветский атеизм остается нормой.

В Латвии все проще. Политическими боями за независимость в конце 80-х в первое время практически вели молодые пасторы лютеранской церкви. Там никакой ностальгии по Ленину и Сталину и советскому гимну не были и быть не могли. Уборку площадей от реквизита советской идеологии не хотели допустить только приезжие из других регионов СССР. Оно и понятно. Это была религия того поколения, это были символы преимуществ, которыми пользовались люди, заселявшие национальные окраины. Для них стала подниматься темная стихия земли, на которую они приехали. какие-то из этих людей занимались депортациями и расстрелами местных «националов». Это вопрос психологически понятный, но и страшный.

Что же до «нацистских недобитков». то это история печальная. «Победителей не судят». Значит — судят побежденных. Молодые латышские парни 18–20 лет из деревенских хуторов насильственно забирали обе армии — советская и германская и зачисляла кого в СМЕРШ, а кого — в СС — желания ни у кого не спрашивали. (Кстати латышские дивизии СС были фронтовые, а не карательные). Едва ли кто хотел служить у большевистских комиссаров или нацистских оккупантов. Но пришлось. Очень часто случалось, что брат стрелял в брата, отец в сына и наоборот. Это типичная ситуация для Латвии. И не было здесь никакой классовой борьбы. Это судьба малого народа, по земле которого проходит фронт великих держав. Те кто оказался на немецкой стороне фронта, проиграли больше, потому что победители их судили и услали в лагеря на многие годы, или вовсе расстреляли. Эти люди потеряли все — свои таланты, оказались пораженными в правах, им запрещалось учиться в вузах — это были исковерканные жизни. Красноармейские ветераны имеют право устраивать всенародный праздник по нескольку раз в году, им подносят цветы, они все еще герои, хотя воевали за режим ничуть не лучше нацистского, а те, кому не посчастливилось на этой лотерее истории, должны всегда помнить, что им лучше было бы не родиться. Они негодяи во веки веков. Преступники. Потому что в глупости своей деревенской молодости не сделали мудрого предвидения кто хороший, а кто плохой.

Этих людей в живых осталось очень мало, но они есть (или были) в очень многих латышских семьях. Они отцы, деды, у них дети, внуки, братья, сестры, которые продолжают хранить обиду и слезы за исковерканную жизнь своих близких. Многие погибли на волховском фроне, на других линиях заключительной фазы войны. Они десятилетиями были лишены публичной памяти, как жертвы той бесчеловечной войны, которую не латыши начали. Вот вам неонацисты Латвии, которые собираются в день сентябрьского гитлеровского насильственного набора — в сущности своеобразного ареста.

Этих людей травят как бывшие красноармейцы, так и власти Германии, Центр Визенталя, так и пугливо озаряющиеся окрест политики официальной Латвии. А ведь перед ними Федеративной Республике Германии как минимум надо было попросить прощения.

Швеция в конце войны выдала Сталину тех латышских фронтовиков СС, которые воевали на западных фронтах. Всех без исключения послали в Сибирь в лагеря. Недавно Шведские власти собрали кучку выживших стариков и устроила им экскурсию по Швеции и неуклюже извинялись за содеянную несправедливость.

Лютеранская церковь поддерживает этих людей, Консистория назначила специального капеллана для бывших солдат нацистской армии. Католическая церковь рассматривает это дело политическим и по этой причине публично не выступает по этому вопросу.

Когда мы ретроспективно смотрим на «темные страницы» истории Церкви, тогда следует принимать во внимание, что многое из того, что сегодня считается недостойным, в те времена считалось общепринятым и «нормальным».

Например, в средневековье защищать рыцарским образом христианскую веру было делом чести. Еще в 19-м веке польские шляхтичи во время чтения Евангелия в церкви надевали фуражки и вытаскивали сабли в знак своей боевой готовности защитить веру отцов. Ныне такие проявления считаются позором для Церкви и папа римский просит всем прощения.

Когда-то Церкви служить Трону считалось делом нормальным, освященным традицией; ныне это называется пленением Церкви, цезаропапизмом и другими словами, в которых заключена осуждающая коннотация.

Было время, когда не существовало понятия «прав человека». Кстати, в нашей стране это было 10 лет назад. Однако в средневековье и особенно в 15м веке — в пору Реформации ставился вопрос о «праве вероисповеданий». Так что все эти общественные конструкции очень относительны.

Есть ли аналогичные нормы в Катехизисе Католической церкви и у лютеран Латвии. Есть ли на этот счет заявления?

В ККЦ (2442) говорится так:

«Пастырям Церкви не надлежит прямо вмешиваться в политические дела и в организацию социальной жизни. Это дело верующих мирян, действующих по своей собственной инициативе вместе со своими согражданами».

Что же до лютеран, то по конституции латвийской Евангелическо-лютеранской церкви священнослужитель имеет право заниматься политикой (в законодательных собраниях разных уровней и т. п.) только с условием, что на время своей политической деятельности он оставит служение. Исключение могут быть сделаны с разрешении правящего иерарха. Вообще такой картинки, что в политических собраниях и шествиях ходят священники с крестами и иконами — это в Латвии не увидишь. От политической деятельности воздерживаются и латвийские православные священники.

Аминь.

Библиография

Гаврилин А. Очерки истории Рижской епархии. Рига, 1999.

Игумен Феофан. Архиепископ Иоанн (Поммер). Рига, 2000.

Катехизис Католической церкви. Москва, 1997.

Основы социальной концепции Русской православной церкви. М., 2000.

Патриарх Алексий II. Православие в Эстонии. М., 1999.

Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в ХХ веке. М., 1995.

Рожков В. Очерки по истории Римско-католической церкви. М., 1994

Фирсов C. Л. Православная Церковь и Государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. Спб., 1996.

Шмеман А. Исторический путь православия. Нью-Йорк, 1954 (М., 1993).

Щипков А. Во что верит Россия. Спб., 1998.

Curtis J. Sh. Church and State in Russia. New York, 1940.

Тема № 52

Эфир 26.12.2001

Хронометраж 1:18:00

www.ntv.ru

Сайт управляется системой uCoz