История и идеология

gordon0030@yandex.ru

Архив выпусков | Участники

↓№ 65↑

31.01.2002 Хронометраж

40:00

В студию приглашены: Зорин Андрей Леонидович, доктор филологических наук, доцент РГГУ и Рогов Кирилл Юрьевич, кандидат филологических наук, главный редактор информационно-аналитического интернет-издания «Полит.Ру».

Идеологические модели, их роль в истории: стоят за ними «интересы» или они имеют самостоятельную ценность? Символические практики и эмблемы. Как осмысливается в символическом плане география страны, ее разные части — ментальная, символическая география? Или же само по себе понятие «идеологии истории» — романтическое, принадлежит романтической эпохе? В истории России были и достаточно радикально отличающиеся практики осмысления текущей исторической реальности. Любопытным образом они были интерпретированы в рамках того же историософско-идеологического дискурса и стали его неотъемлемой частью, но по сути являлись продуктом совершенно другого языка. Пример — эпоха Петра Первого. Речь может идти о несколько иной интерпретации Петра и культуры его времени — в терминах эпохи барокко, как примера барочного эмблематического мышления и соответствующей культурной практики.

Позиции:

Зорин

— Идеологические модели, их роль в истории. Стоят за ними «интересы» или они имеют самостоятельную ценность?

— Символические практики и эмблемы (от гимна и системы госнаград до этикета).

— Как осмысливается в символическом плане география страны, ее разные части — ментальная, символическая география.

— Концепт «народного тела», почему народ в символическом плане понимается как «организм»?

Рогов

— Само по себе понятие «идеологии истории» — романтическое, принадлежит романтической эпохе (как и некоторые другие концепты анализируемого Зориным в книге и использованного им дискурса — тело нации и пр.).

— В истории России были и достаточно радикально отличающиеся практики осмысления текущей исторической реальности. Любопытным образом они были интерпретированы в рамках того же историософско-идеологического дискурса и стали его неотъемлемой частью, но по сути являлись продуктом совершенно другого языка. Пример — эпоха Петра Первого.

— Речь идет о несколько иной интерпретации Петра и культуры его времени — в терминах эпохи барокко, как примера барочного эмблематического мышления и соответствующей культурной практики.

— Иными словами предложенную Зориным линию Рогов можно дополнить противопоставлением «эмблематическое vs. идеологическое».А может быть, обсудить это и шире — примерно так: «когда работает и когда не работает русский историософский дискурс».

Материалы

Зорин

Из книги Зорина «Кормя двуглавого орла... (Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века). М., 2001.

Зорин начинает с анализа понятия «идеология» как такового и с истории изучения идеологии.

Теория идеологии долго почти безраздельно принадлежала марксистской традиции.

В отечественной науке идеологией интересовались представители Тартусско-московской семиотической школы, но они не использовали слово идеологии, как нераздельно принадлежащее партийному официозу.

Зорин позиционирует себя как представителя совсем иной традиции изучения идеологии, традиции, разрабатывавшейся в трудах американского антрополога по имени Клиффорд Гирц.

Гирц отказывается от теории идеологии как «теории интереса» («Идеология — это когда за красивыми словами стоят реальные интересы»).

«Суть и специфика идеологии как одной из матриц, программирующих поведенческие стратегии, состоит, по Гирцу, в том, что она размечает для человеческих сообществ незнакомое культурное пространство. Ее роль резко возрастает в условиях нестабильности, когда более архаичные ориентационные модели обнаруживают свою полную или частичную непригодность. „И образность языка идеологий и горячность, с какой, однажды принятые, они берутся под защиту, вызваны тем,что идеология пытается придать смысл непостижимым без нее социальным ситуациям, выстроить их так, чтобы внутри них стало возможно целесообразное действие“ (Гирц).

Особенно важна предложенная Гирцем трактовка „образной природы“ идеологического мышления. Разумеется, он был отнюдь не первым автором, обратившим внимание на перенасыщенность идеологических текстов и лозунгов разного рода тропами. Тем не менее фигуративная часть идеологических концепций обычно воспринимается исследователями как своего рода риторическое украшение, средство пропаганды, популяризации или обмана, как более или менее эффектная упаковка для доктрины.

Гирц полностью пересматривает этот подход. Для него троп, и в первую очередь метафора, составляет самое ядро идеологического мышления, ибо в тропе идеология осуществляет ту символическую демаркацию социальной среды, которая позволяет коллективу и его членам обжить ее.

Впрочем, суть анализа Гирца не в конкретных политических оценках,а в выявлении той роли, которую играют „концептуальные“, идеологические факторы в движении исторического процесса. Качество символической карты, которую рисует идеология, определяется тем, насколько успешно можно с ее помощью ориентироваться на местности. А пути развития социума, будь то профсоюзное движение или целая страна, не в последнюю очередь зависят от того, какими картами он располагает. Сила идеологической метафоры, ее способность схватывать реальность и продуцировать новые смыслы существенным образом сказываются на динамике исторических событий».

Скажем, противостояние Кремля и Белого дома в 1991 году имело и метафоричскую составляющую — Белый дом метафорически соотносился с американской моделью демократии, а Кремль — с советской эпохой.

Итак, «метафора перестала быть достоянием преимущественно поэтического языка, ятановясь неотъемлемым элементом как научного и правового дискурса, так и повседневной языковой практики. Тем не менее, утратив монополию на метафору, изящная словесность приобрела взамен привелигированный исследовательский статус, поскольку она является областью и метафоропорождения, и метафоронакопления par excellence и, следовательно, может служить идеальной лабораторией для изучения механизмов производства смыслов».

Обычно считается, что литераторы вольно или невольно выражают в своих произведениях ту или иную идеологию. Но на взгляд Зорина важен и обратный процесс: «Идеология в принципе может появляться на свет в стихотворениях и романах, а затемвоплощаться в лозунгах или политических программах. Власть имущие, политические деятели... тоже являются читателями или, говоря шире, потребителями текстов, способными проникаться и руководствоваться их нарративными и тропологическими моделями... Конверсия идеологических конструкций, созданных изящной словестностью, в собственно идеологическую риторику, по крайней мере, не более сложная задача, чем трансформация идеологических клише в поэтическую речь».

«Конечно, литература — лишь одна из возможных сфер производства идеологических метафор. Исторически эту роль с успехом играли также театр, архитектура, организация придворных, государственных и религиозных празднеств и ритуалов, церковное красноречие и многие другие области человеческой деятельности. В 20 веке такую функцию чаще исполняют кино, реклама и различные жанры СМИ. В тоже время в теоретическом плане ось „идеология — литература“ особенно интересна, ибо обе они работают с идентичным материалом — письменным словом.

Поэтический язык может конструировать идеологические метафоры в наиболее чистом виде. Именно поэтому искусство, и в первую очередь литература, приобретает возможность служить своего рода универсальным депозитарием идеологических смыслов и мерилом их практической реализованности. Можно сказать, что идеология обладает способностью конвертироваться в столь многие и столь разнообразные проявления социального бытия, потому что она располагает золотым стандартом, сохраненным в поэтическом языке».

Книга Зорина и посвящена изучению того, как литература конца 18 — начала 19 вв. влияла на последовательно сменившие друг друга идеологические конструкции (модели): «греческий проект» Екатерины — Потемкина, концепцию «святой Руси», замысел Священного союза монархов, доктрину «православие-самодержавие-народность».

Рогов

Для саммари предоставил конспект своего выступления на одной из конференций.

Там он предлагает посмотреть на государственную идеологию петровской эпохи «сквозь призму» барочных эмблем (Петр был человеком барокко).

Например «существует связь между известным бюстом Петра работы Растрелли (1723), где рельефно изображен скульптор, высекающий из камня женщину в доспехах со скипетром в руке, и эмблематической традицией „Метаморфоз“, а также историей Пигмалиона».

«Сюда же (в этот эмблематический ряд) следует добавить личную печать Петра (находившуюся, кстати, при нем во время второго заграничного путешествия 1711–1712 и использовавшейся царем в качестве личной подписи! — пользовался до 1720 г.), где также изображен скульптор-царь, высекающий статую: арка, на заднем фоне корабли, ADIUVANTE. Далее известна табакерка хранящаяся в Кунсткамере, видимо, принадлежавшая Петру: на крышке — „Пигмалион, обнимающий свою статую“ (разн. стадии мифа)».

Далее: «проект Триумфального столба в начале 1720-х (Растрелли, Н. Пино): на главной площади (Искусство. С. 97), вариант — венчает фигура Петра, высекающего статую». На бюсте Растрелли — перефразировка в барельефе той композиции. Статуя — Россия, иконографически — «Российская Минерва» (очень популярна на протяжении всего XVIII века)».

«Прослеживается эта эмблематическая тема и в 1730–40-е гг. При этом женщина-Россия несомненно коррелирует с другими эмблематическим и аллегорическим топосом — образом „Российской Минервы“, который в период женских царствований — от Екатерины I до Екатерины II особо актуализируется, соотносясь с фигурой правительницы.

Таким образом — личная эмблема Петра с начала 1710-х гг., а в начале 1720-х — важнейший мотив государственного культа, панегирического текста.»

Насколько я (В. С.) понял, то так как Петр мыслил в эмблемах и символах барокко, то любимый барочной эпохой сюжет о скульпторе и высеченной им статуе он соотносил во-первых, с собой самим, а во-вторых, эта эмблема уже оказывала обратное влияние на его государственную практику — он как бы уже не мог не высекать «новую Россию», поскольку идентифицировал себя со автором Галатеи.

Рогов пишет, что эта эмблематическая, барочная логика объясняет и второй брак Петра, на первый взгляд представляющийся совершенно загадочным: «Во всяком случае, культивируемый Петром в 1710–20-е гг. эмблематический мотив, выделенный Матвеевым в его „демиургической“ ипостаси, неожиданно раскрывает эмблематический смысл одного из самых „сильных“ и экстравагантных поступков Петра — его брака второго, история которого оказывается вовлеченной в этот эмблематический макросюжет. Очень смутно и завуалированно намекает на возможность такого поворота темы Феофан в „Слове на восшествие... Екатерины“. Вполне понятно, сколь осторожным приходилось здесь быть. Косвенным, но все же достаточно выразительным отзвуком этого эмблематического смысла представляются нам слова, сказанные в гневе царем Екатерине в разгар истории В. Монса. Петр, находясь у нее, разбивает якобы палкой зеркало со словами: „Видишь ли ты это стекло, которое прежде было ничтожным материалом, а теперь, облагороженное огнем, стало украшением дворца? Достаточно одного удара моей руки, чтоб обратить его в прежнее ничтожество“. При очевидной легендарности эпизода нам важно отметить, что вся цепь просматривающихся здесь мотивов: превращение (метаморфозис) в горниле песка в стекло и мгновенное (vanitas) обращение его в прежнее ничтожество — очень похожа на излюбленные темы Петра. Их пульсирование ощущается в поворотах его деятельности и судьбы, раскрывая тот барочный субстрат личности „преобразователя России“, который превращает его из „государственнической мифологемы“ в исторически телесную фигуру».

Библиография

Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и возникновении национализма. М., 2001.

Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России конца ХVIII — начала XIX вв. М., 2001.

Киселева Л. Н. Становление русской национальной мифологии в николаевскую эпоху (сусанинский сюжет) // Лотмановский сборник. Вып. 2. М., 1997.

Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994.

Панченко А. М. Русская культура в канун петровских реформ. Л., 1984.

Плюханова М. Б. Мифы и символы московского царства. СПб., 1995.

Рогов К. Ю. К истории «московского романтизма»: кружок и общество С. Е. Раича//Лотмановский сборник. М., 1997.

Рогов К. Ю. Вариации «Московского текста»: к истории отношений Ф. И. Тютчева и М. П. Погодина //Тютчевский сборник. Тарту, 1999.

Успенский Б. А. Семиотика истории. Семиотика культуры/Избранные труды. Т. I. М., 1996.

Geertz C. The Interpretation of Cultures. Selected Essays. N.-Y., 1973.

Wortman R. Scenarios of Power. Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. I-II. Princeton, 1994–1999.

Тема № 65

Эфир 31.01.2002

www.ntv.ru

Сайт управляется системой uCoz