Экономическое пространство будущего

gordon0030@yandex.ru

Архив выпусков | Участники

↓№ 241↑

09.04.2003 Хронометраж

51:09

Стенограмма эфира

Россия — царство пространства, в котором жизнь центров зависит от курса доллара или евро, а периферии — от погоды и урожая картошки. Это царство недолюбливает эксперименты и экспериментаторов, часто оказываясь сильнее. О том, как научиться уважать и понимать законы, инерцию и, если угодно, консерватизм пространства — географы Сергей Артоболевский и Андрей Трейвиш.

Участники:

Артоболевский Сергей Сергеевич — доктор географических наук, профессор, заведующий отделом экономической и социальной географии Института географии РАН

Трейвиш Андрей Ильич — кандидат географических наук, ведущий научный сотрудник Института географии РАН

Обзор темы

Географические основы общественного развития. Еще Гердер писал: чтобы понять события, нужно знать три независимых фактора: время, место и национальный характер. На самом деле время и место взаимосвязаны, с ними взаимодействует и тоже меняется характер народа. По Э. Реклю, теория есть география во времени, а география — история в пространстве. Универсален и географический принцип полимасштабности, из коего выведен лозунг: мысли глобально, действуй локально.

Даже если представить территорию, где природные условия всюду совершенно одинаковы, ее социально-экономическая развитие все равно не будет равномерным. В этом случае работает, например, удивительно живучая модель рыночных колец И. фон Тюнена. Эта модель родилась в прусском Мекленбурге (не в «изолированном государстве»!), который в XVI в. был звеном в разделении труда, а проще — одним из амбаров Европы. Продукция Тюненова поместья вряд ли поедалась в Востоке, скорее плыла оттуда в Амстердам или Лондон, где давали лучшие цены. Еврорынок, лелея свой эпицентр, породил на периферии монстра в виде плантационного рабства в Америке и «второго издания» восточноевропейского крепостничества, потом русского, неотделимого от позднего первого издания. Да и наш рынок надолго заложил трещину между промышленным Севером и черноземным Югом.

Этот факт неприятен тем, кто верит во всеобщий прогресс: даже мирная экономическая интеграция (глобализация), как и имперская силовая, требует жертв, оборачиваясь для периферий застоем, даже откатом назад. Пусть не навсегда: различия сотрутся, если тот же центр не воспроизведет их при новых волнах модернизации. Неравенство вообще не лимитирует развития, а служит его источником и спутником. Ограничения возникают тогда, когда общество не готово платить за «прогресс» чрезмерную цену, не допускает сегрегации сильнее некой предельной (роль государства). Правда, коридоры такого рода чаще интуитивны, чем рациональны, их нелегко рассчитать.

Рассмотрим основные составляющие социально-экономического пространства России, возможности и закономерности их развития.

Центр. Район. Страна. Каковы инерция и новации в развитии российского крупногородского архипелага? Пространство страны и город-центр связаны множеством нитей. Сети городов различаются плотностью, строением, типами расположения и функций. По Н. Н. Баранскому, города и дорожная сеть есть каркас, который формирует территорию, придает ей определенную конфигурацию. Города-метрополисы и особенно столицы, представляя свои страны, впитывают, помимо прочего, и присущее культуре отношение к пространству, характеру городов, многие из которых у нас только носили это имя, имея вид и значение большого села. Среднее расстояние между ними в обжитой зоне Европейской России к 20 в. достигало 60–85 км, на Урале — 150, в Сибири — 500 км. За Уралом оно теперь вдвое меньше, но к западу от него сократилось лишь до 45–75 км. Между тем, центр Европы лет 500 покрывает сеть городов, отстоящих на 8–20 км. Там крестьянин за день пешком успевал на рынок и обратно, а тут и на лошади ездили сутками. Это затрудняло обмен, развивая у деревни привычку к самообеспечению.

Урбанизация в ХХ веке. Динамика доли городского населения в ряде стран и регионов мира. В 20 веке, после полосы социально-политических потрясений, Россия пустилась догонять развитые страны и настигла их по доле статусно-городского населения около 1980 г., чуть раньше Латинской Америки. Итоговые 3/4 ниже, чем, например, в Северной Европе, но сравнимы с уровнем США и Франции. В 1970 г. СССР смело называли землей больших городов: их стало больше, чем в самих США. К 2000 г. в городах размером свыше 250 тыс. человек жили 36% всех россиян, в 100-тысячных — 45,5%.

Но вскоре сказалось исчерпание людских ресурсов, питавших рост крупных городских узлов. В 1950 г. Московская агломерация делила с Парижской 4–5-е места в мире, к 1990 г. они уступали 15 гигантам, а после 2015 г., видимо, уйдут из списка первых 30. Население России убывает быстрее, чем в Европе, за счет низкой рождаемости и особенно высокой смертности, вопреки притоку мигрантов из СНГ. По своей поздней, но быстрой урбанизации Россия близка к среднеразвитым странам, а демографически она ближе к Западу.

Индустриализация с ее аппетитом на рабочую силу создала много новых номинальных городов и заставила расти старые во всех районах страны. Около 630 из 1090 российских городов возникли после 1917 г., каждый третий — после 1945. Они часто росли быстрее, чем успевали созреть, имея облик «промышленных деревень».

Условные и реальные города и горожане. Из 105 млн формальных горожан России, населявших 2948 пунктов, более четверти составили жители поселков городского типа и малых городов, к которым у нас обычно относят те, чья людность не выше 50 тыс. жит. Именно эти группы поселений (к началу 2002 г. их было 2609), особенно старые, с деревянной застройкой, непохожи на таковые по европейским понятиям. Есть и молодые наукограды, центры при электростанциях, представители некоторых других функциональных категорий обычно застроены многоэтажными домами с удобствами. Но их вряд ли больше 250–300 (10–11%). Точнее сказать трудно, не имея подробных данных о характере городской застройки; приходится использовать иные признаки. Итак, реальная структура занятий расходится со статистической урбанистической структурой населения. Отчасти потому, что статистика учитывает население в пределах городской черты.

Из городской цивилизации обычно выпадают малые города. Но даже в миллионных (без столиц) каждый 10-й живет без нормального туалета и 5-й без горячего крана, если не устроил его сам. В целом каждый третий город страны — это скорее село, где преобладает так называемый «частный сектор»: одноэтажная Россия с огородом, скотом, птицей.

Географы любят подчеркнуть, что социальная поляризация имеет пространственное выражение и что у разных полюсов свои ценности. В центрах жизнь зависит от курса доллара, на периферии — от погоды и урожая картошки. Садово-огородная деятельность ведется даже тогда, когда экономически она почти бессмысленна, то есть по инерции и традиции, передаваемой из поколения в поколение.

Итак, реальных городов и горожан у нас меньше, чем формальных. Крупные и влиятельные центры есть территориальная элита страны, как высшие классы — элита социальная. Отчасти потому, что элита в таких центрах живет, усиливая их престиж. Опережающее развитие, обновление, неформальное лидерство тоже вызывают зависть и неприязнь провинций. Достижения и новации центров в теории должны достигать периферии. В жизни крупногородское и региональное развитие зачастую разновекторны, асинхронны и конфликтны. К 21 в. контрасты не везде ослабели, а то и усилилось, в том числе среди самих городов.

Специфика российского архипелага ведущих центров. Как устроена сеть главных российских городов, как на них влияли и как влияют они на просторы страны? Тут есть два главных аспекта: иерархия и география. В обоих случаях видны признаки, как инерции, так и новаций.

За 20 век усилился контраст между первым городом, ныне Москвой, и вторым, Санкт-Петербургом, с его, как принято говорить, «областной судьбой». Москва в значительной мере перехватила у града Петрова даже роль окна в Европу. Зато в пределах России выровнялся ряд 15–20 центров, следующих за лидерами и в известном смысле распределивших между собой столичный потенциал Петербурга-Ленинграда. Подмосковье, самая мощная в стране городская агломерация, даже без ее центра по своим масштабам составляет как бы вторую северную столицу, но только рассредоточенную вокруг первопрестольной и не имеющую в своем составе особо крупных городов.

В целом концентрация экономической деятельности в России выше концентрации населения. Но не все ее виды ведут себя одинаково. Разница между ранжированными рядами крупногородских скоплений по их людности, более плавному по промышленному весу, но еще более крутому по сервисно-торговому обороту видна. Оценки объемов индустриальной продукции, общего оборота товаров и услуг, а также сравнительно эластичного спроса населения в 40 агломерациях страны показывают, что все 40 агломераций вместе взятых концентрировали около 60% населения страны, 69–72% ее промышленной продукции и оборота и 78–79% спроса на предметы потребления за вычетом самых насущных. По объему последнего Московская агломерация (за счет нуворишей и среднего класса Москвы) в 7 раз опережала Петербургскую, не говоря об остальных.

Ранжированный ряд агломераций по объемам оборота торговли и услуг падает не так круто, а среди промышленных лидеров контраст еще меньше: центры Урало-Поволжья и Сибири уже мало уступают столичному. Эта давняя тенденция резко усилилась в 90-х гг. После дефолта 1998 г. сдвиг индустрии, ставшей более первичной, топливно-сырьевой, на восток приостановился, но вообще с тех пор изменилось немногое. Смещение экспортного производства в срединную зону страны, вытянутую по оси Таймыр-Ямал-Урал-Волга и скрепляющий западную часть России с восточной, усугубило структурный контраст между нею и очагами постиндустриализма.

В целом в ходе кризиса одни центры модернизировались, упорно двигаясь к постиндустриальной структуре экономики и занятий, другие оставались промышленными, а третьи нищали, опускаясь куда-то вглубь времен, во власть кормилицы-земли.

Перспективы формирования экономического пространства. Догоняющее скачкообразное развитие и радикальные реформы, типичные для стран глобальной полупериферии, часто требуют мобилизации, «сжатия в кулаки» ресурсов и самого пространства. Достигаемая этим конвергенция, сближение немногих элитных центров с мировыми образцами чревата дивергенцией периферий. Тут есть своя логика, та же, по которой обществу нельзя без элиты — без развитых центров не будет развитой периферии. Но у нас сама схема диффузии дает сбои. До дальней периферии волны могут не дойти, увязнуть на проселках.

Вот откуда старое, идущее от П. Я. Чаадаева, суждение о том, что Россия — это царство пространства, а не времени, где много географии, но мало истории. Современные теоретики модернизации выражаются иначе: конфликт двух скоростей (а с ними укладов, классов и т. п.) дополняет и поглощает конфликт пространств. Реформаторам России порой удавалось обмануть время, пустить его вскачь хотя бы в главных центрах. Труднее обмануть пространство с его размерами, традицией и инерцией, не утонуть в этом океане суши. И хотя нельзя не видеть сдвигов пространственной структуры России за век урбанизации и больших скачков, многие свойства этой структуры очень устойчивы.

Географически города России — это асимметричный «архипелаг» островов в океане внутренней периферии. Асимметрию отражает порядок геоцентров населения городов разных весовых категорий. Односторонняя асимметрия обитаемого пространства — не редкость. Но у нас, в отличие от США, Канады, Бразилии и «тонзурной» Австралии, ее дополняет не окраинность, а, наоборот, глубинность главных центров и особенно их удаленность от побережий. В итоге среднее расстояние 20 городов-лидеров РФ с учетом их размеров до ближайших морей достигает 730 км.

На Американском континенте и в Евросоюзе оно в 3–6 раз меньше. В Европе абсолютные дистанции до морей и границ коротки, но с учетом размеров территории и типичных расстояний они могут быть весьма значительными (до 22–29% приведенных радиусов территорий). Россия же по этому параметру — страна скорее азиатская. Общая степень периферийности ее центров та же, что у Индии и Китая: 12–13% условного радиуса.

Трение пространства — общая проблема стран-гигантов — обостряется периодически. В 1830–40-х гг. не только Пушкин и Чаадаев, но и Николай I считали расстояния проклятием России. Почему именно тогда? Да потому, что страна отстала с устройством железных дорог, сжавших дистанции в Европе. То есть национальный комплекс неполноценности возникал от неприятного сравнения. К 20 веку этот разрыв сократили, началась великая эпоха русского «рельсового империализма». Теперь у России снова комплекс, и снова не так из-за самих расстояний, как из-за способов и цен их преодоления.

Этот самый народный транспорт в 90-х гг. сократил перевозки грузов в 6 раз, а пассажиров — вдвое. По отношению тарифов на поездки поездами между Москвой, Новосибирском, Владивостоком и центрами прочих субъектов РФ к душевому доходу их жителей в 1985 и 2001 гг. (до нового подорожания билетов с 2002 г.) выясняется, что для «богатых» москвичей страна стала ближе, а большинству провинциалов поездка в Москву обходилась в 1,5–3,5 раза дороже, чем раньше. Жителю Забайкалья и юга Дальнего Востока, чтобы навестить родню на западе России и вернуться назад, нужно было скопить два месячных дохода. Лишь для Петербурга, Самарской области и нефтяного Приобья столица стала экономически ближе, чем в советское время.

В ближайший к Москве город-миллионер Нижний Новгород (450 км) поезд обычно идет часов шесть-семь: ни за день обернуться, ни толком выспаться. Нижний Новгород — один из аутсайдеров всероссийских гонок, причем относительная близость к столице его скорее угнетает: там ощущают, что накрыты «тенью» столичного монстра.

Пока мы гадаем, как связать хотя бы главные центры страны новыми и дорогими средствами транспорта, техника предлагает иное — современную спутниковую, сотовую связь. Для России с ее расстояниями, это может стать выходом. Еще бы занять лидирующие позиции в разработке новейших информационных и коммуникационных технологий! Есть и другая проблема — реальная потребность в них обитателей наших «глухих углов», оторванных от мира не только технически, экономически, но и культурно, и психологически (думами о погоде и картошке, а не о интернете).

Еще раз об экономическом пространстве будущего. Вывод напрашивается сам собой. В общей форме он звучит, быть может, тривиально, но все так же убедительно: с пространством России нельзя шутить! Оно недолюбливает эксперименты, экспериментаторов и часто оказывается сильнее, даже когда на их стороне большие материальные ресурсы и воля преобразователей-новаторов. Законы, инерцию и, если угодно, консерватизм пространства следует уважать и понимать (а мы, надо признать, понимаем их слабовато).

Главным средством организации и контроля этого пространства служили и служат его основные центры. Их сети, системы от него неотделимы, они стали его ключевой частью и, можно сказать, его «делают», обладая в то же время собственным строением, логикой и инерцией. Их лидеры (элита) проявляют склонность к сотрудничеству с равными себе. Если равных партнеров мало, а страна не изолирована, они подключаются к внешней, глобальной сети, забывая братьев меньших. Это центры-иностранцы, очаги культурных псевдоморфоз. Но «прививками извне» эти центры страхуются от синхронных со странами спадов, обеспечивая инерцию движения, постоянной инновативности и сохраняя тем самым эмбрионы подъема для всей страны.

Не имея демографических, финансовых и иных ресурсов для расширения этой сети, создания новых крупных центров и узлов, надо исходить из того, что есть и учесть инерцию покоя пространственных форм, присущую зрелым, сформировавшимся структурам, к которым — хотим мы того или нет, — уже относится структура расселения России. Ломать и перестраивать ее тотально либо фрагментарно, за счет какого-то ключевого звена (перенос столицы и т. п.), практически нереально и опасно. В России это многие понимают. Вопрос в том, как использовать эти сложившиеся формы в интересах страны, как напитать их новым содержанием, с чего начинать и как продолжать.

По сути, география учит тому же, чему история: перескакивать в пространстве не менее опасно, чем во времени. Этот урок можно понять и применить по-разному. Но если продолжить аналогию с архипелагом центров в океане периферии и допустить, что океан потому так могуч, что хилы острова, то укреплять в первую очередь надо бы их. Дальше реанимацию пространства, наверное, лучше вести через прибрежные воды, то есть через пригороды, этот особый мир центро-периферии с его особой средой, бойким (полутеневым) рынком жилья и земли. Он заслуживает отдельного анализа, для которого в данном случае не остается места.

Главным средством организации и контроля этого пространства служат его основные центры, города. Их сети и системы от него неотделимы, с ним срослись, стали его ключевой частью. Можно сказать, они его и «делают», в то же время обладая собственным строением и логикой развития.

В масштабах же страны остается верной старая истина: земля и люди — два наших главных богатства и две главные боли. Причем богатство измеряется не площадью и ресурсами, не заводами и пашнями, а состоянием территории и ее обитателей, качеством жизни на ней, причем жизни большинства. Большинство жителей России давно и прочно связаны с тем городским архипелагом. Придется исходить из того, что есть. Но быть вдвойне осторожными со столь доступными и заманчивыми административными мерами вроде перекройки внутреннего деления или переноса столицы.

Вышесказанное служит теоретической основой для решения прикладной задачи организации экономической политики государства, той самой региональной политики, которая у всех на слуху. Прежде всего, что такое регионализация? Лет 15 лет назад регионализацией считали у нас то укрепление связей между областями и странами, их интеграцию в обширный регион, то районирование как вид пространственного таксономирования. Современный взгляд толкует ее как структурирование процессов (развития) в пространстве, выделение в нем сообществ, различий и границ, то есть по существу как районообразование.

Слово регионализация широко зазвучало в 90-х годах, отражая резкое повышение роли регионального фактора в жизни России. На Западе это явление называют ростом триады: а) самобытного «духа» региональных сообществ, их идентичности; б) движения (столетнего во Франции, а ныне глобального) за сохранение этого духа и самоуправление провинций, против жесткого централизма и мелочной опеки Центра; в) учета интересов и нужд регионов в политике, планировании, управлении.

Проблемы регионализации разнообразны. При этом у каждого автора на первый план выходят определенные аспекты регионализации, а в целом дается достаточно полная картина этого противоречивого явления.

Однако ситуация, как минимум, неоднозначна, а регионализм более универсален, неустраним и, если угодно, более географичен, чем федерализм. Он был, есть и будет в большинстве стран, хотя его проявления нерегулярны во времени и в пространстве. Резко усилившись, он к концу XX в. все же не разрушил РФ, занявшую почти уникальное место между рухнувшими федерациями советского типа (СССР, ЧССР, СФРЮ) и унитарным, но многонациональным Китаем с его автономными районами.

Регионализм и регионализация — антонимы централизма и централизации (а еще однообразия, унификации), но не синонимы сепаратизма и дезинтеграции. C последними государство обязано вести борьбу, а с регионами полезнее сотрудничать, находить общий язык. Выбор здесь в принципе тот же, что в вопросах свободы личности, рынка, средств массовой информации. Или «тащить и не пущать» и быть готовым к редким, но едким реакциям на такую политику, или давать этому сорту свободы такой законный выход, который не ущемляет других свобод. История показывает, что самое централизованное, единое и неделимое государство может вдруг оказаться разнородным и разделимым. А, скажем, США с их традиционным регионализмом выглядят прочнее многих монархий. На Западе он к тому же сочетается с глобализацией и с усилением суб- и супернациональных уровней принятия решений за счет национального. Так, в Евросоюзе (ЕС) рост регионального начала и наднационального, ассоциируемого с Брюсселем, можно рассматривать как рост регионализма, вкупе с определенной централизацией управления. Отсюда неологизм глокализация (постиндустриального развития). Она заставляет места конкурировать, думать о своем имидже, привлекать внешний капитал, тем самым сдерживая национализм и регионализм и свидетельствуя о совместимости последнего с устойчивым развитием.

Правда, единодушия по этому поводу нет и в ЕС с его лозунгом «Европы регионов». Один финский автор пишет, что их неравенство растет, успехи же скорее единичны, а регионализация не очень-то укрепляет местную демократию: она важнее для элит, чем для масс. И вообще она похожа на форму рецидивного отката от модернистского общества к традиционному общинно-соседскому.

Впрочем, опыт ЕС обычно оценивают иначе. По мнению большинства экспертов, межрегиональные (и межстрановые) диспропорции там сглаживаются. При этом значение регионов, конечно, растет, они получили свои собственные политические институты наднационального уровня. Но зато их интеграция явно способствует развитию межрегиональных связей и решению межрегиональных проблем на разных уровнях. В частности, эта интеграция практически сняла с повестки дня вопрос о распаде Бельгии. Таким образом, регионализм не только усиливает единство ЕС.

Сравнение с ситуацией в России и ряде других стран наталкивает на мысль, что регионализм — это не обязательно сепартатизм, он скорее нейтрален по отношению к проблеме единства и интеграции страны. Ее «вектор» задают другие условия: история, уровень развития и цивилизованности, политическая культура, организация управления и т. д. Лишь на определенной ступени развития регионализм из потенциальной угрозы единству страны превращается в инструмент укрепления единства.

Чем полезна и вредна нынешняя регионализация в России, где она избыточна и нет ли таких сфер, где ее недостает? Как она влияет на межрегиональные и внешние связи страны? Укрепят ли их централизация РФ и укрупнение ее субъектов?

Регионализация как проявление неравномерности развития социально-экономического пространства. А различия (в том числе естественное проявление социально-культурной неравномерности пространства России) очевидны. Вот примеры некоторых.

Этнокультурные различия — фундамент регионализма и двигатель регионализации России, как страны многонациональной. Мы переживаем период «ренессанса» историко-культурных разломов пространства страны на регионально-цивилизационные блоки, наблюдая закономерные стадии модернизации традиционных обществ в государственных образованиях постимперского типа. И единство страны зависит прежде всего от ее русского ядра (несмотря на усиление в нем самом культурного регионализма) и от общероссийского самосознания, преобладающего над этническим и локальным у большинства россиян.

Географические различия как предпосылки регионализации. Специфику и динамику российского регионализма определяют четыре географических линии различий, одновременно составляющих дилеммы пространственного развития. Север-юг, запад-восток, центр-периферия, русское ядро — «инородные окраины». История регионализации свидетельствует о ее цикличности, как связанной, так и не связанной с крупными кризисами-смутами. В условиях кризиса последней декады XX в. (как и его второй, еще более бурной декады) она сопровождалась дезинтеграцией. И хотя «маятник» уже качнулся назад, варианты и приоритеты регионального развития, а также новой централизации страны остаются неочевидными.

Регионализация и открытие в мир. Региональные процессы, фрагментация экономического пространства страны связаны с его «открытием» в мир и с разными типами этой открытости. Ее выгоды имеют рентную природу (ресурсная рента, рента положения), усиливают финансовое неравенство регионов и регионализацию их связей по принципу тяготения к отдельным странам и зонам мира. Набрасывая региональные сценарии будущего, важно учитывать, что потенциал поляризации при переходе к устойчивому росту даже выше, чем при повсеместном сжатии экономики, и в ближней перспективе можно ожидать усиления евроцентричности ее территориальной организации.

С. С. Артоболевский сравнивает региональную политику в развитых странах (прежде всего европейских) и тенденции ее развития в РФ. Констатируя значительное отставание России в данном направлении государственного регулирования, его законодательной и финансовой базы, институциональной инфраструктуры, автор, тем не менее, обосновывает возможность и необходимость применения западного опыта при происходящем ныне становлении российской региональной политики. При этом необходимо использовать как современный западный опыт, так и уроки прошлого (ведь региональная политика зародилась там еще в 30-х годах XX в.).

Проблемными бывают и богатые, внешне успешные районы. Например, крупногородские с их теснотой, стрессами, криминальностью, с наплывом мигрантов-гастарбайтеров и резким социальным расслоением, когда средние цифры доходов и т. п. — скорее «средняя температура по палате». Тут можно ожидать быстрой сегрегации, обособления разных групп населения в своих кварталах и пригородах, формирования этаких gated communities (огороженных сообществ) по-американски вместо melting pots (плавильных котлов).

Но это все-таки проблемы развития. А есть места глубоко кризисные, в одних случаях вследствие резкого упадка, в других — давнего глубокого застоя.

В 1995 г. был разработан и одобрен в Миннаце России «Проект Программы развития депрессивных и отсталых районов Российской Федерации». Программой даны следующие определения таких регионов.

Депрессивный район — район, переживающий глубокий экономический кризис, выразившийся в спаде производства (прежде всего, в традиционных ведущих отраслях его территориальной специализации), длительное время находящийся в фазе застоя, сохраняющий низкие темпы производства и нуждающийся, как правило, в крупных инвестициях, обновлении и диверсификации производства, новых формах экономического сотрудничества с другими регионами. У нас, как во многих развитых странах, есть классические типы депрессивных старопромышленных ареалов, прежде всего текстильные (Ивановский) и угольные, особенно если мало что было, кроме шахт (Воркутинский, Кизеловский, Ростбасс, части Кузбасса). Судя по опыту Запада, не все они безнадежны. Инфраструктура, сеть поселений, трудовые навыки жителей могут стать основной для определенного выздоровления. Но если такой район не получает необходимой поддержки, он утрачивает свои позиции и может перейти в разряд отсталых районов.

Отсталый район характеризуется низкими пороговыми значениями развития социальной и экономической сферы в сравнении с другими регионами страны. Критерием отнесения района к категории отсталого является низкий уровень производства на душу населения, реальных душевых доходов, неразвитость социальной и производственной инфраструктуры. И, что еще хуже, совсем архаичная (обычно аграрная) структура экономики, крепкие устои традиционного общества. В России это большей частью этнические регионы, республики и округа (Дагестан, Тува). Если депрессивные районы в состоянии локализоваться в рамках административного района, его части или города, то территории традиционно отсталых районов, как правило, охватывают один или даже несколько субъектов Федерации. Их пробуждение — нелегкая задача. Слишком часто объекты новой экономики оказываются тут «соборами в пустыне», на них приходится нанимать людей со стороны. Не очень-то помогает даже такое богатство, как нефть (пример — Ненецкий АО, где, несмотря на приход ряда нефтяных компаний, высокая безработица).

Государство и региональная политика. Воздействие государства вполне значимо корректирует процессы регионального развития. В большинстве случаев, как и при воздействии «естественных» факторов, государство не преследует собственно региональных (территориальных) целей, осуществляя свое вмешательство. Скорее можно говорить о «непредвиденных» региональных последствиях деятельности государства. Это справедливо для всех территориальных уровней. Региональная политика не может рассматриваться как панацея при решении всех региональных проблем. Ее возможности сильно ограничены, и не только нехваткой средств у государства. Идущие в обществе и экономике процессы значительно «мощнее» по своим пространственным последствиям, чем собственно региональная политика. Пространственные последствия вмешательства государства по иным каналам значимее, чем в рамках собственно региональной политики, В пространственном плане региональная политика может замедлить или временно приостановить действие «естественных» процессов или иных направлений воздействия государства (или усилить их), уменьшить их негативные последствия, но не в состоянии повернуть их вспять. Так, в западных странах политика разгрузки крупнейших агломераций (в 50–70-е годы) способствовала увеличению миграции из них населения и хозяйства, но основные факторы, вызвавшие суб- и рурурбанизацию — желание людей жить более комфортно на менее урбанизированных территориях, а компаний — размещать на них свои мощности (что дешевле и технологически удобнее).

Термин «региональная политика» трактуется в России широко. В него включается все, что относится к регионам/субъектам Федерации и размещению производительных сил. В региональную политику попадают вопросы, относящиеся к смежным областям: государственное строительство (проблемы становления и развития федеративных отношений и взаимоотношений грех уровней власти, включая местное самоуправление), экономическая политика (повышение эффективности размещения производительных сил), национальная/этническая политика и т. д.

Начнем с региональной политики центральных органов государственной власти. В этом случае региональная политика решает территориальные проблемы общегосударственного значения. Своя региональная политика может реализовываться (и реализуется) и на более низких территориальных уровнях. Следует отметить, что при движении «вниз» на определенном уровне региональная политика, с ее косвенными мерами стимулирования, становится не операциональной и «заменяется» пространственным планированием с его более прямыми и жесткими методами регулирования.

Проведение региональной политики в федеративном государстве имеет свои особенности. Необходимо учитывать большие возможности и самостоятельность регионального уровня. Это, несомненно, усложняет реализацию региональной политики. Но ни в коем случае нельзя передать всю ее на региональный уровень, В этом случае единая федеральная региональная политика просто исчезнет, ибо проводиться она может лишь из Центра. А кто еще сможет «взвесить» проблемы субъектов Федерации, не говоря уж о более мелких территориальных единицах.

Осуществляя региональную политику, государство может решать проблемы повышения конкурентоспособности экономики в целом (и помогать для этого самым преуспевающим регионам), стимулировать использование собственных природных ресурсов (и помогать регионам их сосредоточения) и т. д.

Существует весьма распространенное мнение, что помощь кризисным территориям можно начать лишь после значительного улучшения положения в экономике. В соответствии с логикой данного подхода, помощь надо преимущественно направлять на развитие «районов-локомотивов», которые и обеспечат подъем экономики. И уже после этого можно будет полученные средства направить на нужды кризисных территорий. Данный подход будет способствовать, на первом этапе, росту региональных диспропорций в стране. Сколько продлится этот этап — неясно, а региональные диспропорции в стране будут возрастать (особенно между центром и периферией). В этих условиях откладывать внедрение «выравнивающей» региональной политики уже опасно с политической и социальной точек зрения.

Существующие в РФ пространственные диспропорции чрезмерны и требуют вмешательства государства. Само наличие столь значимых пространственных диспропорций является общегосударственной проблемой, которая не может быть решена без помощи федерального Центра.

По уровню безработицы и душевых доходов, ВВП на душу населения и т. п. показателям субъекты Федерации отличаются друг от друга более чем на порядок. В 1998 г. максимальный и минимальный показатели различались: ВВП на душу населения — в 21 раз, уровень безработицы — в 11 раз, душевой доход (с учетом покупательной способности рубля) — в 13 раз.

Внутренняя пространственная неравномерность характерна и для самих субъектов Федерации. Как правило, речь идет о «противостоянии» более развитой и благополучной столицы (и иногда еще 1–2 крупных центров) и «кризисной» периферии. Таким образом, модель «центр-периферия», характерная для РФ в целом, воспроизводится и на субъектном уровне.

Дело не только в масштабах социально-экономических диспропорций. Тревожат удручающие абсолютные показатели самых кризисных территорий (например, уровень безработицы более 70%, который наблюдается в некоторых «угольных» ареалах) и «застойный» характер кризиса в них. Несмотря на все различия между ними, их отличают низкие социально-экономические показатели, отсутствие достаточных собственных ресурсов для саморазвития и невозможность улучшить свое положение без помощи государства.

Речь идет о сохранении единства страны (и не только политического), смягчении регионального антагонизма в стране, соблюдении принципа социальной справедливости.

Региональной политики, адекватной остроте территориальных проблем России и ее масштабам, нет. Очевидно существование в РФ отдельных элементов «выравнивающей» РП, но говорить о некой систематической политике пока нельзя. Пассивность законодательной власти соседствует с еще большей пассивностью власти исполнительной. Региональная политика обычно направлена на увеличение «равенства» и, следовательно, за счет снижения экономической «эффективности». Цели же Министерства экономического развития и торговли диаметрально противоположны. На сегодня региональная политика практически лишена правовой базы. Можно вспомнить разве что закон, регулирующий развитие северных территорий. Но он, во-первых, касается лишь одного типа территорий, а во-вторых, имеет во многом рекомендательный характер.

Одна из причин низкой эффективности реально проводимой региональной политики — это распыление выделяемых средств (плюс отсутствие последовательности при ее реализации). Хороший пример — федеральные целевые региональные программы. Таковых уже насчитывается несколько десятков. Но при этом программы финансируются федеральным центром, как правило, от 0 до 30–40% (от запланированного), и лишь частично «живыми деньгами». Второй показатель достигался только в «лучшие годы» и для избранных программ (при условии активного лоббирования). Условно к РП можно отнести систему трансфертов, федеральных целевых региональных программ, помощь угольным регионам и ЗАТО, финансирование «северного» завоза.

Мониторинг региональных ситуаций и региональных проблем как информационно-аналитическая база региональной политики России в настоящее время отсутствует. Слабая информационная обеспеченность региональной политики дает возможность широкого использования несистематизированной и конъюнктурно препарированной региональной информации.

В развитых странах ситуация кардинально отлична. Масштабная региональная политика уже много лет существует во всех развитых странах. Преимущественно она направлена на выравнивание пространственных диспропорций в уровне социально-экономического развития, что и официально декларируется государством. Только в ее рамках достижение региональных целей и смягчение указанных диспропорций осознанно ставится государством на первый план, и она является наиболее эффективным, хотя и не единственным инструментом выравнивания.

Региональная политика является такой же «политикой», как внешняя, макроэкономическая, экологическая и т. д., со своей институциональной инфраструктурой и законодательной базой. В ее рамках осуществляется перераспределение между регионами огромных средств (до нескольких процентов валового внутреннего продукта страны). При этом региональная политика осуществляется центральными органами власти, ибо только они могут сопоставить ситуацию в различных регионах/ареалах (и «покрыть» всю страну) и решить, какие из них «заслуживают» помощи и в каких размерах.

В развитых странах целенаправленное вмешательство государства в процессы регионального развития начинается, когда пространственные социально-экономические диспропорции становятся чрезмерными (что рассматривается как неизбежные негативные последствия деятельности рыночных механизмов). Понятие «чрезмерные» никак не параметризовано и каждой страной определяется самостоятельно, исходя из уровня и истории развития, господствующей идеологии, существования «национальных территорий» и т. д.

Библиография

Артоболевский С. С. Государство и кризисные территории в Российской Федераци//Территориальные проблемы социальной политики. М.,1999

Баранский Н. Н. Избранные труды: Становление советской экономической географии. М., 1980

Вишневский А. Г. Серп и рубль. М., 1998

Глазовский Н. Ф. и др. Переход к устойчивому развитию: глобальный, региональный и локальный уровни. М., 2002

Горбачева Т. Л. Использование данных обследования населения по проблемам занятости в России для определения параметров теневой экономики//Вопросы статистики. 2000. № 6

Каганский В. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М., 2001

Крылов М. П. Структурный анализ российского пространства: культурные регионы и местное самосознание//Культурная география. 2001

Кудрявцев О. К. Расселение и планировочная структура крупных городов-агломераций. М., 1985

Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (ХVIII — начало ХХ вв.). СПб., 1999. Т. 1

Нефедова Т. Г., Полян П. М., Трейвиш А. И. Город и деревня в европейской России: Сто лет перемен. М., 2001

Паспорта городов России, 1996 и 1998 гг. Банк данных ВЦ Госкомстата России, 1998; 2000

Россия в цифрах: Краткий статистический сборник. М., 2001

Регионализация в развитии России: географические процессы и проблемы/Под ред. А. И. Трейвиша и С. С. Артоболевского. М., 2001

Центр и периферия в региональном развитии/Под ред. О. В. Грицай, Г. В. Иоффе, А. И. Трейвиша. М., 1991

Harris Ch. D. Cities of the Soviet Union: Studies of their Functions, Size, Density and Growth. Chicago, 1970

INSEE: Ile-de-France 2000. Paris, 2000

Тема № 241

Эфир 09.04.2003

Хронометраж 51:09

www.ntv.ru

Сайт управляется системой uCoz