 |
 |
 |
gordon0030@yandex.ru
Культурный ландшафт
23.10.2003 
49:10
Стенограмма эфираРаспространено мнение, что существует чисто природный ландшафт, добавив к которому продукты человеческой деятельности, мы получаем нечто другое — ландшафт культурный. Это важное недоразумение. О том, почему в культурном ландшафте нелегко и не всегда разумно разделять природные и культурные компоненты, географ Владимир Каганский.
Участник:
Владимир Леопольдович Каганский — географ, ведущий научный сотрудник Института национальной модели экономики.
Материалы к программе:
Из книги В. Л. Каганского «Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство». М., 2001
Распространенное мнение, что существует чисто природный ландшафт, добавив к которому продукты человеческой деятельности, мы получаем нечто другое — ландшафт культурный.Это важное недоразумение. Оно полезно, чтобы мыслить природный ландшафт самодостаточным объектом, изучать его, открывать законы и проч. (именно этим и занята физическая география). Но в культурном ландшафте сплетены природные и культурные компоненты, их нелегко и не всегда разумно разделять. Соотношение природного и культурного компонентов определяет в ландшафте очень многое, однако, далеко не всегда ясно, имеет ли то или иное явление природное или культурное происхождение. Например, до сих пор это не установлено даже относительно степи
Мы считаем некоторый ландшафт природным почти всегда потому, что не склонны уважительно относиться к культуре его коренных обитателей, которая вовсе не обязана быть технологичной, вести к безудержному росту населения и агрессивному внедрению антропогенных материальных элементов в ландшафт. Тундра или тайга — культурный ландшафт, как и пустынные пастбища, умирающий
Всякое земное пространство, жизненная среда достаточно большой (самосохраняющейся) группы людей — культурный ландшафт, если это пространство одновременно цельно и дифференцированно, а группа освоила это пространство утилитарно, семантически и символически; различая эти аспекты, будем помнить, что в ландшафте прагматическое неотделимо от смыслового. Отсюда вывод, что люди могут жить в ландшафте, не соотносясь с ним как таковым (как могут жить в истории, сего не ощущая). Здесь и далее для краткости понятие культурный ландшафт будет обозначаться словом «ландшафт», ежели иного не оговорено.
Без фона и объектов. Каждому знакома географическая карта. Объекты — города, реки, вулканы, памятники, озера и пр., размещенные на
Части в нем выделяются столь многоразличными способами, что никаких жестких и тем более универсальных границ просто нет. Они всегда проводятся, но ценой сочетания огромной условности и абстрагирования от очень больших объемов содержания.
Попытка мыслить ландшафт
Ландшафт сам себя членит, районирует. Способы выделения его частей, хотя и явно связаны с его дифференциацией — результат деятельности разных групп людей,
Различать фон и объекты нужно, если нас интересуют объекты — для рисования, строительства, бомбардировки; в жизни мы имеем дело с расчленениями целостной ткани. Ибо в ландшафте соседство обязывает, оно бывает случайным, но потом всегда ведет к связям. Ландшафт — такая среда, где соположенность непременно рождает смысловые, вещественные, утилитарные, символические взаимодействия и связи, потоки ресурсов и конфликты. Безразличного соседства в ландшафте не бывает.
Пространство ландшафта — сложное и богатое производными от соседства отношениями, оно очень дифференцировано и насыщено смысловыми различиями; синтагматика ландшафта как квазитекста очень массивна и резко доминирует над парадигматикой (так, жители средней деревни выделяют вокруг тысячи значимых мест, хотя большинство их не имеет имен — топонимов). Отсюда принципиальный вывод: нет способа «пересчитать» множество мест (деталей, фрагментов) ландшафта, даже остенсивно (указанием) задать это множество безотносительно структурированных групп людей и их деятельности. Но тогда это — не множество в точном смысле. Мышление ландшафта ведет в экзотические области науки и культуры. Принцип множественности расчленений ландшафта — это проблема разнообразия людей, типологии личности и даже состояний личности, поскольку в разных состояниях человек
Каждое из мест ландшафта имеет множество разных функций, используется в разных целях, служит разным группам для решения разных задач. Всякое место и даже само основание его существования (выделения) полисемантично, полифункционально, поликонтекстуально. Нелепо полагать, будто с помощью универсального набора элементов можно сложить любую конструкцию и реализовывать любую функцию, выразить любой смысл. Всякая функция, задача имеет свою область определения, они не совпадают и пересекаются. Не только места обретают функции, но функции и смыслы наращивают свои места.
В таком пространстве для нас, жителей городской (псевдогородской) массовой цивилизации очень много странного. Все места, большие и малые, в
Ранжировать фрагменты ландшафта возможно и даже легко — если видеть в них лишь скопления ресурсов, будь то полезных ископаемых, площадок для строительства, леса (и даже — визуальных ресурсов). Коль скоро все места самоценны — хотя никаких абсолютных, универсальных мест в ландшафте нет, то каждое из них уникально; это и утверждалось почтенной, но теряющей популярность доктриной уникальности ландшафта (exceptionalism). Тогда при прочих равных, чем больше размер, площадь ландшафтного пространства, тем большим содержанием, набором структур, сложностью, смыслом она обладает, тем более богата потенциальными формами. Для ландшафта величина (площадь) — мера содержательная, интенсивная, ее нельзя заменить числом
В эпоху кризисов ценность разнообразия уже не вызывает сомнения. Но разнообразие ландшафта — не столько мера его богатства для
Пространство ландшафта дифференцировано, что непосредственно ощущает человек, если он действительно живет в ландшафте. Но в пространстве ландшафта дифференцированы не столько отдельные места, фрагменты и области, сколько сами направления: горизонтальное и вертикальное, широтное и долготное, вдоль и поперек хребта, центр — периферия и многое другое. Научно это называется анизотропность, только самих направлений почти необозримо много, и более того, набор существенных направлений меняется от места к месту. Так, в деловом центре города (сити) главное направление — вертикальное, в остальном городе и пригороде — горизонтальное (ось «центр — периферия»), в собственно сельской местности доминирует природное направление «север — юг».
Очень дифференцированы масштабы, чем мы в силу крайней культурной экзотики этого понятия займемся отдельно. Анизотропность означает качественность направлений, как свойственная ландшафту дифференцированность — качественность мест. При всяком перемещении в ландшафте в любую сторону все меняется, причем во многих и разных аспектах. В ландшафте, как это ни странно, трудно однозначно описать результат перемещения. Хотя бы потому, что перемещение — смена мест, каждое из которых есть точка зрения, контекст, смысловая позиция.
Более того, почти невозможно осмысленно использовать единую меру для удаленности объектов в ландшафте (расстояния); говоря строже, ландшафтное пространство полиметрично, и глобальные универсальные метрики отсутствуют. Впрочем, это ведомо всякому — реально переживаемое расстояние зависит от способа передвижения, состояния путника и ландшафта, мотива передвижения и мн. др.
Современный человек, в сущности, даже любит ландшафт; эгоцентричная любовь позволяет заместить ландшафт более пригодным для такой любви образованием. Это — пейзаж. Пейзаж — то, что специально существует для визуальной любви: красиво, живописно, величественно, экзотично, типично и т. д. Пейзаж существует как отношение избранного места и избранной точки осмотра; то и другое культурно нормировано. Считается, что Петрарка первым (в нашей культуре) поднялся на гору исключительно, чтобы насладиться видом окрестностей; это было важной культурной новацией. Далее последовал известный культ зрительной живописности, в том числе создание парков. Пространство парка создано именно таким, что бы создавать определенные композиции пейзажей, выражающие и символизирующие определенные образы природы и/или ландшафта; английский и французский парки — разные стили видения (трансформации, культурного обустройства) ландшафта.
Парк как композиция пейзажей и ландшафт во всем противоположны. В пейзаже смотрят с одних мест на другие, а прогуливаются по специальным дорожкам. В ландшафте все места — равно те, куда и откуда смотрят, а для перемещения служит все пространство. Парк искусственно создан для фрагмента жизни, ландшафт — просто жизнен. Парк подчинен созерцанию, ландшафт включен в многообразную жизнь, предполагающую и различие способов жизни у разных его обитателей. Поэтому, кстати, ландшафтная живопись как реалистическое искусство сомнительна: статические образы ландшафта ему неадекватны, зрительные впечатления осмысленны только при сверхвизуальной включенности в жизнь ландшафта и т. д.
Лестница без ступеней. Для качественно дифференцированного пространства размер, расстояние — существенны. Тем более масштаб. Этому феномену и понятию не повезло — оно стало в обыденной речи синонимом размера (истинное и первоначальное значение слова «крупномасштабный» — изображенный и/или рассматриваемый с высокой степенью подробности). Масштаб — отношение между объектом в реальности и его отображением, описанием, представлением его смысла (на карте, но не только). Однако масштаб — еще и категория ландшафта. Если
Каждый масштаб подобен цельной сфере реальности. В каждом из них свои характерные формы, закономерности, понятия и траектории перемещения. Смысл объекта и фрагмента ландшафта зависит не только от масштаба рассмотрения — но и пребывания, существования. В крупном масштабе города — скопления кварталов, горы — хаос отдельных вершин, сельская местность — лоскутное одеяло полей; в среднем масштабе города «оказываются» звездообразными телами, горы — линиями хребтов, сельская местность — сгустками полей вокруг деревень; в мелком и сверхмелком масштабе городские системы предстают роями точек, горные страны — четкой системой с характерным ритмом хребтов и долин, сельские территории — сплошным ковром с узелками городов. Даже функция (использование) объекта и/или территории производно от масштаба: большие судоходные реки связывают, интегрируют территории, но каждый отдельный участок реки — барьер, препятствие связям территорий на разных берегах.
Обычное представление о лестнице масштабов, порожденное практикой вкладывания мелких объектов как целых в крупные удобно — но сомнительно, ибо вкладываются физические площади и объемы, но не понятия и смыслы (точный аналог текста: «Евгений Онегин» — не сумма текстов строф или глав романа). Масштаб — особый тип контекста: пространство культурного ландшафта полимасштабно, каждой его части, месту отвечает целый спектр смыслов, значений, функций. Конкретный кусочек пригородного ландшафта — одновременно мозаика пустошей, полей и «дачных»; часть системы привычного большого сельского хозяйства; уникальная «малая родина» (например, долина реки Лутосни — Шахматово А. Блока); охранная зона аэродрома (нельзя строить башен); часть водосборного бассейна р. Москвы и пригородных лесов и мн. др. Выяснять, что это за место, что оно значит, для чего оно нужно, что с ним можно и нельзя делать, бессмысленно вне конкретного масштаба, а их много.
В каждом месте наслоены не только вещественные компоненты природного ландшафта (рельеф, почва, климат, растительность и пр.), но и масштабные уровни. Каждое место, всякий ландшафт — сложная картина интерференции масштабов, их взаимодействия, компромисса и конфликта.
Категория масштаба приложима и к пространству художественных текстов. Его анализу — жанру литературоведения, семиотики и пр. — явно не хватает категорий, что могут быть почерпнуты из морфологии ландшафта (даже реконструкции Ю. М. Лотмана тусклы). Ландшафт — прототип описания иных пространств. Картина феномена ландшафта может быть выражена достаточно общими категориями — пространство, место, масштаб, удаленность, форма, позиция и пр. Постоянно уподобляя ландшафт тексту, я уверен в эвристичности обратного хода — уподобления текста ландшафту, видения текста как ландшафта.
По масштабам разведены во всяком ландшафте и уровни владения, контроля, пользования — другое дело, как именно и насколько компромиссно. Впрочем, к ландшафту вряд ли приложимо понятие абсолютной собственности; оно, как и вообще все понятия, описывающие вещи вне контекста, т. е. в данном случае безотносительно масштаба, трудно приложимо к полимасштабным средам. Хотя бы потому, что собственность предполагает возможность как переноса, так и полного уничтожения ее предмета; первое для ландшафта немыслимо, а второе, помимо утраты, означает еще и ущерб всем смежным по горизонтали и вертикали собственникам. Множество конфликтов в ландшафте — конфликты не столько между разными частями,
Жизнь человека, даже если он сидит сиднем, разворачивается во многих разных масштабах. Он предъявляет к своей среде требования, очень зависимые от масштаба. Человек также имеет свой собственный спектр масштабов, в котором обычно бывают доминантные масштабы, связанные с образом жизни. Они различны у крестьянина, обычного горожанина, летчика. Размер личности связан с богатством и размахом масштабного спектра и отчасти индицируется ими. Один человек живет в доме и квартале, другой еще в городе и пригороде, третий — в регионе и государстве; иные редкие живут в Европе, всей Евразии, на Земле, в Солнечной системе... Адекватность взаимодействия людей между собой и с ландшафтом очень зависит от способности проживать всю полноту масштабного спектра, от навыков концентрации на необходимом масштабе и переключения с масштаба на масштаб. Полимасштабности ландшафта отвечает полимасштабность групп живущих в нем людей. Разные группы основывают свое жизненное понимание и поведение на переживании и (семантическом) использовании разных масштабов. Рисуя образ традиционного общества, И. Хейзинга удивлен, сколь много людей занято не культивированием своих крошечных доменов, но семантическим освоением и связыванием не только разных и далеких мест, но и всего спектра масштабов.
Полимасштабность обеспечивает поразительную особенность ландшафта — его почти бесконечную емкость для смысла и деятельности; разные утилитарные и неутилитарные способы «использования» ландшафта возможны в разных ландшафтных нишах. Число и разнообразие таких ниш увеличивается еще и наличием временных масштабов, выражающихся в частности, во многих разных системах — периодичности, ритмичности и сезонности. Примерно так ландшафт служит средой жизни для огромного числа популяций (видов) живых организмов; многие из них занимают не отдельные, только им предназначенные ячейки пространства, но используют некоторые фрагменты
Сказанное ниже не должно показаться странным — мир ландшафта для современной цивилизации экзотичен: как нельзя ни о каком месте говорить (чем оно занято) безотносительно масштаба, так и о человеке нельзя сказать, где он живет, — по той же причине. Ни локализовать объекты, ни охарактеризовать их вне конкретного масштаба нельзя; но раз так, нельзя их и отождествить. В мире ландшафта вещи и события не существуют «сами по себе»; академически это называется отсутствием масштабно инвариантных феноменов (хотя структуры вещей и событий, идеальные их модели могут быть масштабно инвариантными и изучаться как таковые). Присущее всякому ландшафту местное население — не просто жители конкретного места, даже умеющие им осмысленно пользоваться; местное население — население полимасштабного места (Важен и сложен вопрос: обитатели большого города — его горожане? Если они живут в своем кусочке, а город в целом им не дан, то нет оснований считать их его жителями. Так, основная масса «москвичей» живет в Кунцево, Люблино, даже Замоскворечье...). Равно и нельзя в общем случае говорить о тождественности двух мест жизни людей, если у них нет существенного совпадения масштабной локализации. Конфликт соседей очень часто — результат их масштабного диссонанса.
Всякому живому культурному ландшафту присуща масштабная сбалансированность, даже гармония масштабов. Устойчивый комплекс ландшафтов включает
Ныне, когда процессы унификации набрали столь большую силу, что их опасность начинает осознаваться, важнее подчеркнуть не унифицируемую упорядоченность (хотя бы она могла представляться на первый взгляд хаосом).
Нормальный ландшафт равно антитеза хаосу и такту, равномерной повторяемости стандартных элементов. Естественное чувство заставляет нас любоваться (и чисто зрительно, и эйдетическим зрением) и деревьями в лесу, и крестьянскими домами, и самими деревеньками, и всей тканью культурного ландшафта... Здесь — ритм сходных, не тождественных элементов и их размещения. Но ритм индуцирует специфичный масштаб; стоит сказать сильнее — коли есть смысловой ритм, то и качественно (а не только количественно) масштаб вполне реален. Ритмов так же много, как и масштабов. И ландшафт — я все наращиваю его образ, вынужденно
Видимо, теперь читателю становится яснее, почему всякое вторжение в ландшафт столь катастрофично и хуже, чем даже полное разрушение одной части ландшафтного пространства; это вторжение ломает весь спектр масштабов и ритмов. Между превращением в ничто одного места ландшафта и уничтожением единичной вещи нет ничего общего. Сплошность ландшафта делает его уязвимым, разрушение единичного места имеет далекие последствия.
Места и пространство. Разберемся теперь с понятием пространства, здесь чересчур перегружаемым. Если пространство и дифференцировано, и анизотропно, и полимасштабно и полиритмично, если оно сложно пронизано смыслом и деятельностью (неуместное «и»), если в нем качество доминирует над количеством, а форму над формулами — то вправе ли пользоваться этим понятием? Стоит отдавать себе отчет, что то пространство, о котором идет речь, радикально отличается от нам привычных, будь то пространство ньютоновской механики или идейно сходной с ней классической (буржуазной) экономики и социологии. В ландшафтном пространстве нет оснований задать отдельно геометрию и физику (экономику, семантику), как в текстах многих типов нельзя по отдельности задать синтаксис и семантику. (Синтаксис текста и геометрия ландшафта семантичны.) Нет никаких изолированных атомов вещества или человеческой массы. Нет вообще способа представить пространство очищенным от содержимого. Вернее говоря, все это делается при исследовании, и делается (иногда) продуктивно и законно, но лишь потому, что так вскрываются структуры, что фундированы именно ландшафтом. Когда говорят «нанести на карту», то подразумевается, что карта — не пустое несущее пространство, но уже насыщенное и дифференцированное смыслами.
В сущности все, что случилось с ландшафтом в индустриальной массовой, демократической цивилизации, и есть постепенное превращение континуума ландшафтов в освоенное и используемое пространство. Оно описывается метафорой взаимодействия, тяготения социальных масс в зависимости от социальных расстояний. Эта метафора оказывается даже моделью — именно потому, что по этой модели (уже в ином смысле) ландшафт и трансформировался. Оценивать случившееся можно
Ландшафт сохранился. Свидетельствуют об этом не столько остающиеся
Актуально реализуясь и проживаясь, сплошность, всюдность и полимасштабность способствует выживанию, полноте использования ресурсов, заполнению и преодолению лакун.
Аристократизм ландшафта: смысловое неравенство мест. Всюдность, сплошность и равноправие мест ландшафта — не означает его эгалитарности (демократизма). Демократичен омассовленный ландшафт. Выше подчеркивалось принципиальное равноправие всех мест, составляющих ландшафта как в равной мере деталей его устройства. Органы живого тела равноправны независимо от величины, желудок не важнее глаза. Вхождение всех частей в одно целое и их незаменимость в целом — это не равенство; равенство как раз предполагает взаимозаменимость частей. Ландшафт, вполне отвечающий своему понятию, равенства не знает. Равенство вызывает хаос и/или такт, равны унифицированные детали. Жизнь ландшафта иная. Применительно к ландшафту демократизмом его стоит считать право свободного сочетания всех и любых элементов, свободного их размещения. Но демократизм ландшафта — форма его самоуничтожения. Что же тогда будет в ландшафте аристократизмом?
В ландшафте необходимы и неизбежны полярные, противоположные элементы, как день и ночь, зима и лето; но всякий на своем месте. Соседство разных элементов ландшафта не случайно и не статистически равновероятно, а сугубо обусловленное. Своего рода буквальная уместность. Ведь соседство в ландшафте обязывает и гарантирует смысловую, а не только пространственную смежность. В частности, единство использования. Разумеется, некогда в сельском ландшафте храм или усадьба были центрами власти и смыслополагания, как свободный город с магдебургским правом — центром политического самостояния для всей округи. Они ценнее и значимее остальных элементов, но никак не могут их заменить и «освободиться» от связей с ними. Большой город — не замена малому, а малый — это не недоросший большой. Поле дает больше продукта, чем пастбище, а оно — чем лес, а лес — чем болото; но из этого в обычном ландшафте не следует превращения всех угодий в поля (и их застройка). Все нужны друг другу, но одни важнее других.
Аристократизм ландшафта вырождается тогда, когда более значимые элементы превращаются и в более необходимые, когда обычные и смысловые силы уходят на поддержание главных элементов за счет забрасывания всех остальных. Более значимыми могут быть в разных случаях почти любые элементы, а не универсально одни и те же — более старые или новые, центральные или окраинные, утилитарно продуктивные или ценные символически, исключительные или типичные. Иерархии в ландшафте не универсальны, ландшафт — полииерархичен. Для каждого из компонентов ландшафта и/или населяющих его групп людей существуют свои иерархические системы; свои — но вырастающие из общего сплошного ландшафта. Неравенство мест в ландшафте связано и похоже на неравенство людей — в старом, допросвещенческом смысле.
Обычные провалы в реконструкции эстетически, исторически и т. п. ценных мест объясняются невозможностью реконструкции всей поликонтекстуальной системы смысловых отношений конкретного ландшафта. Пренебрегаемый и подавляемый искусственно конструируемыми
Ценности вне экспонирования. Охрана памятников, природы и пр. — любое внешнее нормирование ландшафта — акция, враждебная местному населению; в нашей стране оно так считает. (Впрочем, и посетителей первого в США и мире Йеллоустонского национального парка солдаты охраняли от индейцев, чьи земли отняли под парк.) В ландшафте все соотнесено со всем, хотя отнюдь не непосредственно. Ценности укоренены (часто буквально — леса) и вырастают из земли и Земли. Каждое место значимо, одни места значимы более других — но для других мест и лишь отчасти для пришлых жителей, которые всегда есть в любом конкретном месте. Подчинение же
Предназначение
В современной культуре сформировалось новое основание ранжирования мест — культурно мотивированная живописность; это — псевдоиерархия, поскольку «живописные места» даны потребителям в таком статусе не наряду со всеми остальными, а вместо всех остальных, и живописность — единственное ценимое в таких местах.
Активность нынешней стихии «охраны природы/охраны памятников» — пугающий симптом того, что ландшафт не переживается как ландшафт. Ценятся объекты — фон безразличен (аналогом была бы попытка понять и сохранить смысл текста путем разрушения контекста и изоляции текста от привычной ему интерпретирующей среды). Это эстетически (вообще ценностно) мотивированное насилие социально и культурно санкционируется. (Ситуации, когда реконструкция для экспонирования постепенно перерастает в общую ревитализацию культурного ландшафта — редчайшие исключения).
Ландшафт превращается в сеть избранных объектов, ценных исключительно в
Идеи любовного сбережения для экспонирования как особой функции объекта и жесткого монофункционального утилитарного использования — такие, кажется, разные — реализация отношений к ландшафту как огромному богатству, дарованному природой и историей кладу ресурсов, скопищу «мест для ...». Неважно, насыщенным какими ценностями мыслится ландшафт, важно ценности ли это собственно ландшафта или отчуждаемых от него объектов. Но «решать» это должен сам ландшафт, то есть его жители в самом широком полимасштабном и уж никак не
Зачем нужен ландшафт? Ландшафт существует. Во многом — в меру нашего с ним взаимодействия как с ландшафтом. Если мы ощущаем, что наша жизненная среда на поверхности Земли нечто иное и большее, чем конгломерат отдельных объектов, если наши передвижения по этой «поверхности» — не случайные блуждания или стремительные переносы от одной нужной точки к другой в
Но тогда ландшафт может быть гипотезой? — Разумеется, и гипотезой, что можно всегда подтвердить, если уметь и хотеть жить так, будто ты живешь в ландшафте.
Проживание и переживания ландшафта как единства пространства, вещей и смыслов — не дополнительная обуза, не обременительное клише видения.
Библиография
Арманд А. Д. Ландшафт как конструкция//Изв. ВГО. 1983. Вып.2
Арманд Д. Л. Наука о ландшафте: Основы теории и
Исаченко Г. А. «Окно в Европу»: История и ландшафты. СПб., 1988
Каганский В. Л.
Каганский В. Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М., 2001
Калуцков В. Н. Основы этнокультурного ландшафтоведения. М., 2000
Культура в ландшафте и ландшафт в культуре//Наука о культуре. 1995. Вып.3
Культурный ландшафт: Вопросы теории и методологии исследования. М.; Смоленск, 1998
Культурный ландшафт Русского Севера. М., 1998
Мильков Ф. Н. Рукотворные ландшафты: Очерки антропогенного ландшафтоведения. М., 1978
Родоман Б. Б. Территориальные ареалы и сети: Очерки теоретической географии. Смоленск, 1999
Туровский Р. Ф. Культурные ландшафты России. М., 1998
Tuan Y. F. Space and Place. L., 1977
Тема № 309
Эфир 23.10.2003
Хронометраж 49:10
www.ntv.ru