 |
 |
 |
gordon0030@yandex.ru
Мифологема пира
30.09.2002 
50:00
Что такое пир? Странная привычка или обычай, смысл которого все забыли? Застолье до умопомрачения, пьянка, устроенная в подъезде: чего здесь больше — «химии» или семантики? О пире как о древней антропологически первичной форме человеческого состояния философы Андрей Игнатьев и Леонид Ионин.
Участники:
Андрей Андреевич Игнатьев — кандидат философских наук, социолог
Леонид Григорьевич Ионин — доктор философских наук, декан факультета политологии Высшей Школы Экономики
Обзор темы:
Пир, совместная трапеза — средство соединения групп воедино. Это базовая форма социальности. Реальный ритуал пира, это универсальный опыт. Эта тема имеет несколько измерений, в каждом из которых возможна детализированная и достаточно продуктивная дискуссия:
1.
Нельзя пройти мимо того факта, что и до Платона гомеровский эпос, а также лирика совершенно немыслимы без темы застольной беседы. Гомеровские герои среди поля боя наслаждаются едой, питьем и «беседой взаимной», а удивительные странствия Одиссея есть не что иное, как рассказ на пиру у царя Алкиноя, причем этот рассказ носит явно развлекательный и занимательный характер и вполне удовлетворяет жадных до новостей и любопытных слушателей — феаков.
Темы застольной беседы со временем менялись. Сама же беседа представляла собой второй этап пира, когда после обильной еды гости обращались к вину (отсюда греч. Симпосион — «совместное питье»). За чашей вина общий разговор имел не только развлекательный но и высокоинтеллектуальный философский, этический и эстетический характер. Развлечения не мешали серьезной беседе. У Ксенофонта, например, выступления актеров, изображающих в танце брак Диониса и Ариадны, а также игра флейтистки, кифариста и ловкая акробатика танцовщицы ничуть не мешали беседе гостей о красоте и любви, особенно речи Сократа о преимуществах духовной любви.
2. Магическая функция пира (общение с покойниками). Начиная с древности — совместное поедание убитого животного, давало осознание и усиливало ощущение совместности едящих. То же положение и в наше время. В этом смысле, можно рассматривать пир, как соединение после совершенного преступления (убийства; сакральные и криминальные понятия, в индоевропейской языковой группе — однокоренные). Пир охотников после добычи, на картине Перова, это не только банальная жанровая сценка, но на самом деле в этом — глубокий трагизм с элементом страха перед местью за совершенное преступление (пир библейского Валтасара и сталинские пиры, как они даны у Ф. Искандера в «Пирах Валтасара», а также в описаниях в мемуарах Хрущева, «Пир победителей» Солженицына).
3. Прикладное или терапевтическое (ритуал связанный с рождением, смертью, переменой статуса или социальной роли, заключением брака, политического союза или делового контракта).
Это ритуалы, связанные с календарем, с праздниками — весна, сев, сбор урожая, новый год и т. д. Празднование знаковых событий в истории рода. Это, конечно, также осталось и сегодня. Раньше они были связаны с умножением зерна, пищи, выживанием рода и т. д. Сейчас этого обоснования нет, но календарные ритуалы остались. Здесь, если взять этнографию, масса причудливых обычаев, в частности масса всяких эксцессов и перверсий. Отсюда пиры Гаргантюа у Рабле.
Пьянка устроенная в подъезде — все равно ритуальна. Это не столько факт алкогольного опьянения, сколько опыт Пира, места на котором удостоились его участники (те же
4. Социологическое или поведенческое (форма солидарности — семья; этнос; эмигрантские, молодежные, криминальные и другие маргинальные структуры, а также «теневые» сообщества;
Пир и Власть взаимосвязаны. Пир и Власть соотносятся, как Масса и Пожиратель массы (можно «навластвоваться всласть»). Причем один без другого не существуют и масса способна и любит пожирать и пожрать (пипл хавает). Поэтому, если не ее..., то она... Как писал Э. Канетти, масса это «чудовищное, дикое, могучее и жаркое животное», бурлящее в глубинах человеческой натуры, способное пожирать все вокруг себя. Масса у Канетти не противостоит интеллектуальной элите, которая сама способна превратиться в массу. Диктатор, по Канетти, тоже не личность, это тоже человек толпы, но только наделенный властью, получивший иллюзию неприкосновенности за счет «насыщения», поглощения других людей, поскольку власть антропологически означает потребность в захвате. Канетти исходит из того, что корни тоталитарного менталитета всегда были глубоко скрыты в природе человека. Движущей силой истории является стремление человека раствориться «в некоем более высоком разряде животного мира, в массе, потерявшись в ней до такой степени, словно
Существуют три вида статус образующих структур:
1. Семейная
2. Корпоративная
3. И — «место на пиру».
Причем пир как статус образующая структура является промежуточной стадией в триаде
Внутреннее, так сказать, строение пира. В этом ритуале проявляется социальная структура пирующей группы, стаи, рода. Кто как рассаживается, кто какую часть добычи (мамонта, жареной курицы и т. д.) получает, кто имеет право участвовать в трапезе, а кто нет — во всем этом проявляется структура власти в группе, структура ролей и т. д. Пир — это как бы дележка добычи, и в этой дележке проявляются взаимоотношения в группе охотников, а в нынешнее время — просто в пирующей группе.
Способы съедения или манеры. У древних было принято оставлять определенные части съедаемого, из которых съедаемое должно было «восстановиться» и снова стать предметом охоты, собирания, выращивания.
И сейчас хорошие манеры диктуют не доедать все дочиста. Особая тема — историческая эволюция манер с объяснением этой эволюции. Об этом можно много сказать.
Главная идея в том, что пир — это древняя, можно сказать антропологически первичная форма человеческого состояния, как и вообще еда, но это еда в контексте не физиологическом, а организации человеческой совместной жизни. Это самые общие вещи. На самом деле вокруг этого масса живописных, причудливых и гротескных деталей, о которых можно долго говорить, например, съедение древними самих себя в виде тотемного животного, съедение тела бога верующими (причастие), восславление и сознательное поощрение излишеств в определенные периоды, на праздники (масленица или после поста)...
Материалы к программе:
МЕССИАНСКИЙ ПИР, эсхатологическая трапеза, которая в Библии символизирует единение Бога и человека. Первообразом мессианского пира являлось ветхозаветное жертвоприношение, тесно связанное со священной трапезой, на которой незримо присутствовал Сам Господь. Соединенная с молитвой и жертвой, трапеза знаменовала духовное общение ее участников между собой и их Союз (Завет) с Богом. Многие притчи Христовы связаны с темой мессианского пира, предвосхищенного в Таинстве Евхаристии.
Из статьи Н. Н. Ерофеевой «О подоплеке ветхозаветного пасхального жертвоприношения в сюжете распятия Христа»:
«Казнь и самопожертвование — вещи взаимоисключающие» — о Христе. Гм! Якобы у евангелистов — казнь, в посланиях — самопожертвование. Иерусалим — круг из двенадцати камней (на стенах). Галгал — круг из каменных камней. Иисус, называя себя камнем — называет себя жертвенником из двенадцати камней. Символика круглого стола в средневековом искусстве. Нимб над Кельнским распятием 970 г. — круг, двенадцать точек по периметру. Ученики — символические жрецы, участвующие в жертвоприношении.
В трактате св. Мефодия Патарского (III в.) «Пир десяти дев», содержится пространная апология девства как подражания образу жизни Христа; однако мы находим там несколько страниц, посвященных богословскому обоснованию брачного общения между мужчиной и женщиной. В частности, там проводится мысль о том, что это общение является «действием по образу Божию», поскольку через это сам
Из «Сатирикона» Петрония Арбитра (самый конец пира):
Стих не замедлил принести в триклиний белое покрывало и тогу с пурпурной каймой.
— Смотри, Стих, — прибавил он, улыбаясь, — чтобы ни моль, ни мыши не испортили моего погребального убора; не то живьем сожгу. Желаю, чтоб с честью меня похоронили и все гражданство чтоб добром меня поминало.
Сейчас же откупорил он склянку с нардом и нас всех обрызгал:
— Надеюсь, — сказал он, — что и мертвому это мне такое же удовольствие доставит как живому.
Затем приказал налить вина в большой сосуд.
— Вообразите, — заявил он, — что вас на мою тризну позвали. Дело дошло до полной тошнотворности, когда Трималхион, омерзительно пьяный, выдумал новое развлечение, приказав ввести в триклиний трубачей, навалив на ложе целую груду подушек, он разлегся на них, высоко подперев ими голову.
— Представьте себе, что я умер, — заявил он. — Скажите по сему случаю
Трубачи затрубили похоронную песню. Особенно старался раб того распорядителя похорон, который был здесь почтеннее всех. Он затрубил так громко, что перебудил всех соседей. Стражники, сторожившие этот околоток, вообразив, что дом Трималхиона горит, внезапно разбили двери и принялись орудовать топорами, как полагается. Мы, воспользовавшись случаем, бросили Агамемнона и пустились бежать, словно от настоящего пожара.
Из книги Э. Канетти «Масса и власть»:
...При торжественном погребении большого вождя, после всех горьких стенаний и актов самоистязания, принятых у маори, после торжественного и весьма обильного пиршества все вдруг вскакивают, хватают свои ружья и начинают хаку. В этом танце, в котором могут участвовать все, племя ощущает себя массой. Они исполняют это всякий раз, когда испытывают потребность в том, чтобы быть массой и предстать в этом качестве перед другими. Добившись ритмического совершенства, племя обретает необходимую уверенность в своей цели. Благодаря хаке его единство не подвергается серьезной внутренней угрозе.
Властитель как переживший других. Параноическим типом властителя можно назвать такого, который любыми средствами стремится избавить себя от опасности. Вместо того чтобы бросить вызов и выступить против нее, вместо того чтобы в борьбе с ней прийти к
Воплощение всех опасностей — это, конечно, смерть. Важно знать точно, откуда ее можно ждать. Первый и решающий признак властителя — это его право распоряжаться жизнью и смертью. К нему никто не вправе приблизиться; кто явится к нему с известием, кто должен к нему подойти, того необходимо обыскать, ведь он может быть вооружен. Смерть старательно отдаляется от него: он сам может и должен ею распоряжаться. Вынесенный им смертный приговор всегда исполняется. Это знак его власти; она абсолютна лишь до тех пор, пока остается неоспоримым его право приговаривать к смерти.
Ибо
Однако земным властителям не так просто, как Господу. Они не вечны; их подданные знают, что их дни тоже сочтены. И конец этих дней можно даже ускорить. Как всегда, это делается с помощью насилия. Кто перестал повиноваться, тот решается на борьбу. Ни один властитель не может быть раз и навсегда уверен в покорности своих людей. Покуда они позволяют ему себя убивать, он может спать спокойно. Но едва
Чувство этой опасности никогда не покидает обладателя власти. Позднее, когда речь зайдет о природе приказа, будет показано, что его страхи должны становиться тем сильней, чем больше его приказов выполнено. Он может успокоить их, лишь преподав урок. Ему нужна будет казнь ради самой казни, даже если жертва не так уж виновата. Время от времени ему придется повторять казни, тем чаще, чем быстрее растут его сомнения. Самые надежные, можно сказать, самые желанные его подданные это те, кто посланы им на смерть.
Ибо каждая казнь, за которую он ответствен, прибавляет ему немного силы. Это сила пережившего других, которой он таким образом набирается. Его жертвы вовсе не собирались на самом деле выступить против него, но они могли бы это сделать. Его страх превращает их может быть, только задним числом во врагов, которые против него боролись. Он их осудил, они побеждены, он их пережил. Право выносить смертные приговоры в его руках становится оружием наподобие любого другого, только гораздо действенней. Варварские и восточные властители нередко очень любили собирать свои жертвы
Вот что сообщает об этом Кассий Дио: «В другой раз Домициан поступил с благороднейшими сенаторами и всадниками следующим образом. Он оборудовал зал, в котором потолки, стены и полы были совершенно черными, и приготовил непокрытые ложа такого же цвета, которые находились на голом полу. Гостей к себе он пригласил ночью и без сопровождающих. Возле каждого он велел сначала поставить пластинку в форме надгробия с именем гостя, тут же был и маленький светильник, какие висят в склепах. Затем в зал вошли хорошо сложенные нагие мальчики, тоже раскрашенные черным, словно призраки. Они совершили вокруг гостей зловещий танец, после чего расположились у их ног. Затем гостям были предложены угощения, какие обычно приносят в жертву духам умерших, сплошь черные на блюдах того же цвета. Гости же дрожали от страха, ожидая, что в следующий миг им перережут горло. Все, кроме Домициана, онемели. Царила мертвая тишина, как будто они уже находились в царстве мертвых. Император же принялся громко рассуждать о смерти и об убийствах. Наконец он их отпустил. Но сперва он удалил их рабов, которые их ждали в передней. Он поручил гостей другим рабам, им незнакомым, и велел препроводить их в повозки или носилки.
Таким образом он внушил им еще больше страха. Едва гости оказались у себя дома и перевели дух, как к каждому стали являться посыльные императора. Теперь каждый из них был уверен, что
Таков был «Пир покойников» у Домициана, как это назвал народ. Непрерывный страх, в каком он держал своих гостей, заставил их замолкнуть. Говорил только он, и он говорил про смерть и умерщвление. Казалось, будто они мертвы, а он один еще жив. На это угощение он собрал всех своих жертв, ибо именно жертвами они должны были себя чувствовать. Наряженный, как хозяин, но на самом деле словно переживший их, он обращался к своим жертвам, наряженным гостями. Ситуация подчеркивалась не только количеством тех, кого он пережил, в ней была особая утонченность. Хотя они были как будто мертвы, он мог в любой момент умертвить их на самом деле. В сущности, так был начат процесс, позволявший ему пережить других. Отпуская этих людей, он их милует. Еще раз он заставляет их дрожать, поручая чужим рабам. Они добираются до дому — он вновь посылает к ним вестников смерти. Они приносят им подарки, в том числе самый большой — жизнь. Он может, так сказать, послать их из жизни в смерть, а затем опять возвращать из смерти в жизнь. Этой игрой забавляется он не раз. Она дает ему высшее чувство власти — выше уже не придумаешь.
Власть и скорость. Скорость, о которой может идти речь в связи с проблемой власти, это скорость, позволяющая настичь и схватить. И в том и в другом случае образцами для человека служили животные. Умению настигать он учился у быстро бегающих хищников, особенно у волка. Умению схватить, внезапно прыгнуть его могли научить кошки; достойными зависти и восхищения в этом искусстве были лев, леопард и тигр. Хищные птицы соединяли оба умения: и настигать, и хватать. Когда хищная птица парит одиноко и не скрываясь, а потом издалека устремляется на добычу, мы наблюдаем этот процесс во всей яркости. Он подсказал человеку такое оружие, как стрела, давшая ему в руки на долгое время самую большую скорость: своей стрелой человек как бы устремляется к добыче.
Вот почему эти животные с давних времен служат и символами власти. Они олицетворяют собой богов, предков властителей. Волк был предком Чингисхана.
Но быстрей всех во все времена была молния. Суеверный страх перед молнией, от которой нет никакой защиты, распространен повсюду. Монголы, рассказывает францисканский монах Рубрук, посланный к ним Людовиком Святым, больше всего на свете боятся грома и молнии. В грозу они удаляют из своих юрт всех чужаков, сами закутываются в черный войлок и прячутся так, покуда она не пройдет. Персидский историк Рашид, находившийся у них на службе, сообщает, что монголы остерегаются есть мясо животного, пораженного молнией, более того, они боятся к нему приблизиться. Множество разнообразных запретов у монголов служит тому, чтобы умилостивить молнию. Рекомендуется избегать всего, что могло бы ее вызвать. Зачастую молния — главное оружие самого могущественного бога.
Ее внезапная вспышка среди темноты действует как откровение. Молния настигает и озаряет. По ее особенностям люди пытаются судить о воле богов. Какой она имеет вид и в каком месте неба возникает? Откуда она берется? Куда направлена? У этрусков разгадкой этого занимался особый разряд жрецов, которые потом у римлян стали называться «фульгураторы».
«Власть повелителя, — говорится в одном древнем китайском тексте, — подобна молнии, хотя и уступает ей в мощи». Удивительно, как часто молния поражала властителей. Рассказы об этом не всегда бывают достоверны. Однако показательно уже само желание увидеть здесь связь. Известий такого рода много у римлян и у монголов. Для обоих народов характерна вера в верховного небесного бога, у обоих сильно развито представление о власти. Молния рассматривается здесь как сверхъестественное повеление. Она поражает того, кого должна поразить. Если она поражает властителя, значит, она послана властителем еще более могущественным. Она служит самой быстрой, самой внезапной, но при этом и самой наглядной карой.
В подражание ей человек создал и свое особое огнестрельное оружие. Вспышка и гром выстрела из ружья, и особенно из пушки, вызывали страх у народов, которым это оружие было неведомо: оно воспринималось ими как молния.
И прежде люди всячески старались сделать себя быстрейшими из животных. Приручение лошади и образование конницы в ее наиболее совершенной форме привели к великому историческому прорыву с Востока. В каждом сообщении современников о монголах подчеркивалось, насколько они были быстры. Их появление всегда было неожиданным, они возникали так же внезапно, как исчезали, и вновь вырастали будто
С тех пор физическая скорость как свойство власти всячески возрастало. Излишне останавливаться на ее проявлениях в наш технический век.
Что касается хватания, то с ним связан особый вид быстроты разоблачения. Перед тобой безобидное или покорное существо, но сдерни с него маску — под ней окажется враг. Чтобы оказаться действенным, разоблачение должно быть внезапным. Такого рода скорость можно назвать драматической.
Настигать приходится лишь в небольшом, ограниченном пространстве — здесь этот процесс сконцентрирован. Засада как средство маскировки известна с древности, ее противоположность — разоблачение. От маски к маске можно добиться решающих перемен в отношениях власти. Притворству врага противопоставляется собственное притворство. Властитель приглашает военных и гражданскую знать к себе на пир. Вдруг, когда они меньше всего ожидают враждебных действий, их всех убивают. Смена одного положения другим точно соответствует прыжку из засады. Быстрота процесса доведена до крайности; от нее одной зависит успех замысла. Властитель, хорошо знающий свое собственное постоянное притворство, всегда может подозревать его и в других. Всякая быстрота, чтобы их опередить, кажется ему дозволенной и необходимой. Его мало трогает, если он набросится на невиновного: в общей сущности масок можно и ошибиться. Но его глубоко заденет, если
Из книги М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса». М., 1990.
Какое же значение имеют в романе («Гаргантюа и Пантагрюэль») пиршественные образы?
...они неразрывно связаны с праздниками, со смеховыми действами, с гротескным образом тела: кроме того, они самым существенным образом связаны со словом, с мудрой беседой, с веселой истиной. Мы отметили присущую им тенденцию к изобилию и всенародности. Чем же объясняется такая исключительная и универсальная роль пиршественных образов?
Еда и питье — одно из важнейших проявлении жизни гротескного тела. Особенности этого тела — его открытость, незавершенность, его взаимодействие с миром. Эти особенности в акте еды проявляются с полной наглядностью и конкретностью: тело выходит здесь за свои границы, оно глотает, поглощает, терзает мир вбирает его в себя. обогащается и растет за его счет. Происходящая в разинутом, грызущем, терзающем и жующем рту встреча человека с миром, является одним из древнейших и важнейших сюжетов человеческой мысли и образа. Здесь человек вкушает мир, ощущает вкус мира, вводит его в свое тело, делает его частью себя самого. Пробуждающееся сознание человека не могло не сосредоточиться на этом моменте, не могло не извлекать из него ряда очень существенных образов, определяющих взаимоотношение между человеком и миром. Эта встреча с миром в акте еды была радостной и ликующей. Здесь человек торжествовал над миром, он поглощал его, а не его поглощали: граница между человеком и миром стиралась здесь в положительном для человека смысле.
Еда в древнейшей системе образов была неразрывно связана с едой. Она завершала труд и борьбу, была их венцом и победой... Если оторвать еду от труда, завершением которого она была, и воспринимать ее как
Пиршественные образы, следовательно, вовсе не были мертвыми пережитками угаснувших эпох, пережитками, например, раннего охотничьего периода, когда во время коллективной охоты производилось коллективное растерзание и пожирание побежденного зверя, как это утверждают некоторые этнологи и фольклористы. Подобные упрощенные представления о первобытной охоте придают большую наглядность и кажущуюся ясность объяснениям происхождения ряда пиршественных образов, связанных с растерзанием и глотанием. Но уже и самые древние дошедшие до нас пиршественные образы (как и образы гротескного тела) гораздо сложнее этих примитивных представлений о примитивном: они глубоко осознанны, намеренны, философичны, богаты оттенками и живыми связями со всем окружающим контекстом, они вовсе не похожи на мертвые пережитки забытых мировоззрений. Совершенно иной характер носит жизнь этих образов в культах и обрядах официальных религиозных систем. Здесь действительно зафиксирована в сублимированном виде более древняя стадия развития этих образов. Но в
Особенно богатую жизнь вели эти пиршественные образы в гротескном реализме. Именно здесь нужно искать главные источники раблезианских пиршественных образов. Влияние античного симпосиона имеет второстепенное значение.
В акте еды границы между телом и миром преодолеваются в положительном для тела смысле: оно торжествует над миром, над врагом, празднует победу над ним, растет за его счет. Этот момент победного торжества обязательно присущ всем пиршественным образам. Не может быть грустной еды. Грусть и еда несовместимы (но смерть н еда совмещаются отлично). Пир всегда торжествует победу — это принадлежит к самой природе его. Пиршественное торжество — универсально: это торжество жизни над смертью. В этом отношении оно эквивалентно зачатию и рождению. Победившее тело принимает в себя побежденный мир и обновляется.
Поэтому пир как победное торжество и обновление в народном творчестве очень часто выполняет функции завершения. В этом отношении он эквивалентен свадьбе (производительный акт). Очень часто обе завершающих концовки сливаются и образе «брачного пира», которым и кончаются народные произведения. Дело в том, что «пир», «свадьба» и «брачный пир» дают не абстрактный и голый конец — но именно завершение всегда чреватое новым началом. Характерно, что в народном творчестве смерть никогда не служит завершением. Если она и появляется к концу, то за нею следует тризна (т. е. погребальный пир: так, например, кончается «Илиада»): тризна и есть подлинное завершение. Это связано с амбивалентностью всех образов народного творчества: конец должен быть чреват новым началом, как смерть чревата новым рождением.
Но особенно важное значение имеет пир как существенное обрамление мудрого слова, речей, веселой правды. Между словом и пиром существует исконная связь. В наиболее ясной и классической форме эта связь дана в античном симпосионе. Но и средневековый гротескный реализм знал свою очень своеобразную традицию симпосиона, то есть пиршественного слова...
...В прологе к «Гаргантюа» Рабле прямо говорит об этой связи: «Должно заметить, что на сочинение этой бесподобной книги я потратил и употребил как раз то время, которое я себе отвел для поддержания телесных сил, а именно — для еды и питья. Время это самое подходящее для того, чтобы писать о таких высоких материях и о таких важных предметах, что уже прекрасно понимали Гомер, образец для всех филологов, и отец поэтов латинских Энний, о чем у нас есть свидетельство Горация, хотя
...Рабле был совершенно убежден в том, что свободную и откровенную истину можно высказать только в атмосфере пира и только в тоне застольной беседы, ибо, помимо всяких соображений осторожности, только эта атмосфера и этот тон отвечали и самому существу истины, как ее понимал Рабле, — истине внутренне свободной, веселой и материалистичной.
...Необходимо отметить еще один существенный момент: особую связь пиршественного слова с будущим и
Значение и функции пиршественных образов в романе Рабле становятся яснее на фоне гротескной традиции симносиона. Проследим основные явления этой традиции.
Гротескную традицию открывает знаменитая «Вечеря Киприана». Автор «Вечери» делает грандиозную выборку не только всех пиршественных, по и вообще всех праздничных образов из Библии и Евангелия. Он объединяет все эти образы в грандиозную и полную движения и жизни картину пира с исключительной карнавальной, точнее говоря, сатурналиевой свободой (связь «Вечери» с сатурналиями признается почти всеми исследователями). За основу взята евангельская притча о короле, который праздновал свадьбу своего сына (Матфей XXII, 1–14). На грандиозном пиру сходятся, как сотрапезники, все действующие лица Ветхого и Нового запета от Адама и Евы до Христа. На пиру они занимают место согласно Священному писанию, которое используется при этом самым причудливым образом: Адам садится посередине, Ева садится на фиговый листок. Каин на плуг. Авель на кувшин с молоком, Ной на ковчег, Авессалом на ветви, Иуда на денежный ящик и т. п. Подаваемые участникам пира блюда и напитки подобраны по тому же принципу: Христу, например, подается изюмное вино, так как оно называется «passus», Христос же претерпел «passio» (т. е. страсти). По тому же гротескному принципу построены и все остальные моменты пира. После еды (т. е. первой части античного пира) Пилат приносит воду для мытья рук, Марфа, конечно, прислуживает за столом. Давид играет на арфе, Иродиада пляшет. Иуда раздает всем поцелуи. Ной, конечно, совершенно пьян. Петру (после пира) не дает заснуть петух и т. п. На другой день после пира все приносят хозяину подарки: Авраам — барана, Моисей — две скрижали, Христос — ягненка и т. п. Затем вводится мотив кражи: обнаруживается, что во время пира многое было украдено; начинаются поиски украденных вещей, причем всех гостей третируют как воров, но затем во искупление всеобщей вины убивают одну Агарь и торжественно ее погребают. Таковы основные моменты построения и содержания «Вечери Кинриана», открывающей литературную пиршественную традицию средних веков.
«Вечеря» — абсолютно свободная игра со всеми священными лицами, вещами, мотивами и символами Библии и Евангелия. Автор этой игры ни перед чем не останавливается. Страдания Христа по чисто словесному сходству влекут для него необходимость пить изюмное вино: все священные лица оказываются ворами и т. п. Причудливость соседств и неожиданность сочетании священных образов поразительны: с подобными мезальянсами может соперничать только Рабле. Все Священное писание здесь закружилось и
Подчеркнем одну особенность «Вечери»: на пире сходятся лица из различнейших эпох священной истории, происходит как бы собирание всей истории в лице ее представителей вокруг пиршественного стола. Пир приобретает грандиознейший мировой характер. Подчеркнем также появление темы воровства, пародийной искупительной жертвы (Агарь) и пародийных похорон, — все это тесно переплетается с пиршественными образами и в последующих веках неоднократно возвращается в традиции гротескного симпосиона.
Библиография
Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990.
Гладыш Андрей (А. А. Игнатьев). Структуры Лабиринта. М., 1994.
Джонсон Р. Мы: Источник и предназначение романтической любви. М., 1998.
Искандер Ф. Пиры Валтасара/Ф. Искандер. Яблоня, шелестящая под ветерком: Автобиографическая проза. М., 2002.
Канетти Э. Масса и власть. М., 1997.
Листова М. Н. Пища в обрядах и обычаях/Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы: Исторические корни и развитие обычаев. М., 1983.
Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963.
Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагруэль. М., 1991.
Солженицын А. Пир победителей. Собр. Соч. Париж, 1981. Т. 8.
Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины ХХ века. СПб., 1994.
Тернер В. Символ и ритуал. М., 1983.
Фрезер Дж. Золотая ветвь. М., 1984.
Элиас Н. О процессе цивилизации: Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запада. М., 2001. Т. I.
Johnson R. A. Ecstasy: Understanding the Psychology of Joy. San Francisco, 1921.
Turner V.W., Bruner E. M. The Anthropology of Experience. Chicago, 1986.
Тема № 146
Эфир 30.09.2002
Хронометраж 50:00
www.ntv.ru